на загородной стройке, с чувством облегчения заметив, что никому и дела нет до его габаритов. Возможно, оттого что смущаться здесь было некого, появилась внутренняя раскованность. Он стал тише, натуральнее двигаться, без опасения что-то сломать или на кого-то наткнуться. Быстро обучился работе на экскаваторе, и уже через месяц управляемая им машина легко ворочала огромным ковшом, перенося пласты грунта с места на место. Когда ему кричали с земли: «Эй, мыслитель! Не зевай!», Роман понимал, что с прошлым покончено навсегда, и с ещё большим энтузиазмом двигал рычагами, заставляя машину вгрызаться в землю. Он с усмешкой вспоминал о том, как когда-то «вгрызался» в науку, мечтая постичь суть отвлечённых понятий, не имеющих сейчас никакого значения. Усталость, постоянное чувство голода через два года вытеснили из Романа любопытство к жизни, заставив забыть о своей специальности. О ней изредка напоминал прораб, говоривший при встречах одно и то же:
– Смотрю я на тебя, философ, и диву даюсь: ты вроде современного Диогена! Только тот в бочку залез, а ты в экскаватор. Возишься в грязи. Не обидно?
– Ничуть! – привычно откликался Роман, зная, что в следующий раз начальник снова спросит про Диогена. – Работа на стройке уравновесила мой дух, мучимый противоречиями по поводу всеобщего устройства, я понял, что ни в чём нет совершенства! Борьба мнений и идеалов приводит к уничтожению людей, жизнь человека не стоит ломаного гроша! В мире, сляпанном по принципу «после меня хоть трава не расти», притупляются возвышенные чувства. Не имея моральных ориентиров, в нём легко заблудиться. Где добро? Зло? Где справедливость? Никто не знает. Почему, думал я раньше, философия до сих пор не дала ответа на вопрос, зачем нам знания, если они не делают нас счастливыми? Что делает нас счастливыми? А теперь понимаю: потому и не даёт ответа, что счастье невозможно. Категорически невозможно: не найдена ещё его константа, его причина. Всё в мире непостоянно, в том числе и любовь. Может, не стоит и искать? Когда знаешь причину, перестаёшь удивляться, а где нет удивления, там нет радости бытия. Как думаешь, Степаныч?
– Это ты загнул! Я, к примеру, знаю причину нашего счастья: скоро зарплата. Однако ж не перестаю удивляться, почему нам платят? Соседняя стройка уже полгода стоит, разбежался народ без денег-то, – возражал начальник, с уважением слушая Романа, и спрашивал: – Поди-ка ж, тоскливо тебе с нами? В Москву, небось, хочется?
– Не хочется, – отвечал Роман. – Когда-то я сомневался в пользе грубого физического труда, а сейчас нахожу, что только он и приближает нас к пониманию сущности жизни. Добыть кусок хлеба на обед – вот что движет техническим прогрессом! Кроме того, я вижу в тяжёлом труде нечто вроде угла, нечто вроде кельи, где можно скрыться от внешнего мира. Уйти от него, забыть! Физическая усталость помогает мне в этом. Какой я Диоген? Тот лежал, от безделья уставившись в небо, думал о высоком! У меня же одна мечта – добраться до кровати! И взгляд мой упирается в землю.
– Не
