я нет, – пискнула Лора еле слышно.
Все остальные в дискуссию по скользкому вопросу предпочли не вступать.
Сладковский вскинул брови и высказал что-то насчёт «удивительной самонадеянности», которая в его устах прозвучала приблизительно как «беспримерное нахальство», и порекомендовал Лоре обратиться к словарю Хорнби.
В перерыве она так и сделала и молча положила перед заполняющим журнал Сладковским карточку с выписанным значением английского слова «decade» – «десять лет».
– Ну? – высокомерно сказал он, посмотрев.
– По-английски – «десять лет», а не по-русски, – сказала Лора.
– А я что говорил? – небрежно поинтересовался Сладковский.
– А вы говорили – наоборот.
– Ну, может быть, – процедил он с видом человека, которого отвлекают от дела по пустякам.
– Значит, это в тексте была ошибка, – пробормотала Лора. – Нельзя там употреблять «decade»…
– Значит, была! – снисходительно согласился Сладковский, закрыл журнал и вышел неторопливо из аудитории.
Поляков сказал Лоре:
– Ну, чего добилась? На экзамене он тебе эту «декаду» вспомнит – не обрадуешься!
– Во-первых, – возразила Лора, – он не из таких, а во-вторых – что ему вспоминать? Я к нему прекрасно отношусь…
Вообще, после этого случая она начала бы относиться к Сладковскому ещё лучше, если бы такое было возможно. В своей обычной роли супермена он был, конечно, хорош, но в образе человека, которому, как и всем, случается ошибаться, выглядел нисколько не хуже – наоборот, даже как-то ближе чуть-чуть стал.
Лоре почему-то захотелось сделать ему что-нибудь приятное. В общежитии она вырвала листок из тетради по страноведению и, устроившись на «лежбище», попыталась своё неожиданное и необъяснимое желание оформить. Минут через сорок стишок на английском, посвящавшийся Сладковскому, был готов. Лара подумала и перевела его. По-русски он звучал не так эффектно, но столь же задушевно:
Вы были б совершенством в самом деле,
Когда б ценилось только самомненье.
Мне непонятно, чем же вы сумели
Внушить толпе любовь и восхищенье.
Блестящий ум? Поверите едва ли,
Но этого мне, как ни странно, мало,
Чтоб на колени хлопнуться пред вами,
Дрожа в экстазе страсти небывалой.
Ну, что ещё там остается – тело?
Что ж, с этим, без сомненья, всё отлично.
Но вашу душу тронуть мне б хотелось:
Проверить – только и всего! – её наличие.
18
Когда вечером явился Рожнов и с ходу обратился к Стасеньке с вопросом «Молилась ли ты на ночь, моя радость?», она ничего не поняла и удивилась. Только когда он на неё набросился и вроде бы стал душить, Стасенька сообразила, что Вайнберг, очевидно, уже успел поделиться с ним впечатлениями от их встречи на трамвайной остановке. Пришлось обозвать
