у и набело, выхолащивающие стиль, они уже не задумываются над каждой фразой или предложением. Парадокс – краткий или сложный стиль, надуманный или реальный сюжет – всё решает толпа, какой-нибудь полупьяный водитель, который на досуге зайдёт в магазин затариться дешёвым чтивом.
Изучив книги одного автора, можно легко заметить его общие места. Кто-то назовёт их неповторимым почерком мастера. Но это не всегда так. Маститый писатель, уже лет десять почующий на лаврах, может позволить себе писать об одном и том же. Он будет говорить в интервью, что исследует ту или иную проблему, подвергая разных персонажей одинаковым испытаниям. Но на деле за его улыбкой будет таиться иссушающий страх: он знает, что перегорел, и боится остаться без работы, в одиночестве и без денег. А начинающий писатель в своих по-детски наивных книгах будет писать о том, что его мучит в реальной жизни, и снова повторяться. Будет искать новые темы, не меняя сути героев, разнообразя лишь форму, но не содержание. И это тоже часто проигрышный вариант: писатель в конце концов разберётся в себе и уйдёт от выбранной темы, а вот читатели запомнят его как автора одного сюжета: дескать, такой-то пишет про войну, про кровь, а главный герой там всегда волк-одиночка, которого либо, выражаясь вульгарным сленгом, грохнут в конце, либо оставят в живых, но настолько измученным и опустошённым, что лучше б уж сразу отправили бедолагу в мир иной. Актёр одной роли, писатель одной книги, художник одной картины – все обречены повторяться, бегать по кругу, пережёвывая одну и ту же тему. В конце концов сама жизнь, от которой мы так стремимся убежать, это лишь череда бесконечных повторов, с каждым разом переходящих на более высокий уровень. Писатели лишь отображают этот процесс на бумаге. Парадокс замкнутого пространства, абсолютная идентичность схемы. Суть никогда не варьируется. Вырастая, взрослея, старея и умирая, люди не меняются.
Душа человека… Когда он осознаёт себя целиком? В девять-десять лет, не раньше. Именно в начале пубертатного периода формируются основные качества души, складываются тип личности и индивидуальное мировоззрение. То, что окружало человека в десять лет, то, что он читал, с кем говорил, какую музыку слушал, – это в нём навсегда.
Мозг потом выкинет что-то ненужное, но оставит самую суть.
Если ребёнок испытал в детстве насилие, неважно, какого рода – нет, он не обязательно станет таким же палачом. Но он и не вырастет весёлым здоровым кретином, которых так много в толпе, – он будет отличаться. Если ребёнок видел в детстве образ одиночки и, испытав насилие, невольно примерил его на себя, будьте покойны, маска прирастёт к лицу. Отличаясь от массы, взрослея, он будет испытывать то же насилие, но на более высоком уровне: уже не физическое, а психологическое, а потом сразу оба; поэтому всё сильнее будет цепляться за когда-то выручившую его модель поведения. Формирование основ личности заканчивается лет в пятнадцать-шестнадцать. И даже если добродетельные родители, желая оградить чадо от проблем, поместят его в новую обстановку, даже если он не будет ощущать исходящей от людей угрозы, если он станет весёлым, улыбчивым парнем и найдёт пару-тройку друзей – это только внешние проявления. Полноценную, самодостаточную, сформированную личность не переделаешь. И любое действие такого ребёнка – уже маска, приросшая к лицу вместе с сотней своих товарок. Ребёнок, выросший одиночкой, им и останется. И на самом весёлом корпоративе его легко будет узнать. Да, он со временем забросит слишком явный максимализм (при желании и возможности), вольётся в толпу приятелей и даже согласится смеяться в голос и орать непонятные для себя песни. Но глаза останутся теми же: чуть-чуть насторожёнными в разгар веселья, чуть-чуть затравленными, непроизвольно стекленеющими при виде незнакомого человека. Память не сотрёшь: запуганный взгляд всегда выдаёт детскую травму. Некоторые, зная это, превращаются в палачей, делают свои глаза ледяными, прячут их за щитом цинизма и мизантропии. Прямой удар для такого волка – вопрос в лицо: «Что было с тобой в детстве?» Он начнёт юлить, уходить от ответа, придумает байку, сорвётся, накричит, уйдёт в себя, сделает что угодно, чтобы не выдать боли. Но будет уже поздно. На одну секунду правда, давно ждущая в глубине души исхода, промелькнёт в его глазах, зачернеет страхом и давней обидой и недоверием. Всё, щит пробит. Так легко сломить человека, посмотрев ему в глаза! Многие этим пользуются – это почти шантаж. Доверившись и обманувшись, человек снова замкнётся, покрываясь льдом изнутри, обречённый всю жизнь играть свою роль, испытывать ту же травмирующую ситуацию, строить один и тот же сюжет. Актёр одной роли, писатель одной книги, художник одной картины…
Жизнь повторяется. В литературе есть два разных понятия – сюжет и сюжетная схема. Сюжет – это форма, схема – это содержание. Схема – волк-одиночка (раз уж я взялся за этот шаблон). Он может быть пекарем или миллионером, девушкой или парнем, жить в наше время или тысячу лет назад – это оболочка, фабула. Сюжетов в жизни и в книгах, копирующих её на бумажку, – великое множество. Сюжетных схем – девять или десять: Золушка и принц, одиночка, мститель, жертва, несчастные влюблённые, рыцарь печального образа, злая ведьма, двойной агент, работающий на добро и зло, марионетка, лишний человек, супергерой – вот самые затасканные
