ними закружилось, и Нерсею снова показалось, что он видит огненную гибель, трепещущую на обшитых кожей стенах.
– Я ваш, как всегда, мой госпо… Келлхус. Что от меня требуется?
Львиное лицо кивнуло в сторону костра.
– Встань на колени перед моим очагом, – приказал император, и кремень, звучавший в его голосе, стал еще тверже. – Склонись лицом к пламени.
Экзальт-генерал сам удивился отсутствию колебаний. Он опустился на колени перед ближайшим краем маленького железного очага. Жар костра уколол его. Он знал знаменитую историю из Бивня, где бог Хусьельт попросил Ангешраэля склонить лицо к огню для приготовления пищи. Он знал дословно проповедь зиккурата, где Келлхус использовал эту историю, чтобы открыть свою божественность в Первой Священной войне двадцать лет назад. Он знал, что «поклон в огонь» с тех пор стал метафорой откровения заудуньян.
И он знал также, что бесчисленные безумцы бродят по трем морям, ослепленные и покрытые шрамами за то, что приняли эту метафору буквально.
И все же он стоял на коленях и склонялся к огню, делая все в точности так, как повелел его пророк и император. Ему даже удавалось держать глаза открытыми. И какая-то часть его наблюдала и удивлялась, что преданность, любая преданность, может проникнуть так глубоко, чтобы заставить человека сунуть лицо в печь.
Выйдя за безумные пределы противоречий. В плещущийся блеск. В жгучую агонию.
На свет.
Его борода и волосы со свистом превратились в трут. Он ожидал боли. Ожидал, что сейчас закричит. Но что-то выдернулось из него, осыпалось, словно плоть, сходящая с переваренной кости… Что-то… сущностное…
И теперь он выглядывал из огня на тысячи лиц – и еще на тысячи других. Достаточно много, чтобы глаза разбежались, чтобы душа ослепла и смутилась. И все же каким-то образом он сфокусировался, отвернулся от этой болезненной сложности и нашел убежище в одной группке людей, в четырех длиннобородых мужчинах, прошедших через многое, один из которых смотрел прямо на него с детской бездумной неподвижностью, а другие препирались на туньерском языке… Что-то насчет пайков. Насчет голода.
А потом он вырвался из всего этого и оказался сидящим на пятой точке в мрачном шатре Келлхуса, моргающим и отплевывающимся.
И его господин и бог поддерживал его и гладил его лицо влажной тканью.
– Преодоление пространства, – сказал он с печальной улыбкой. – Большинству душ это дается с трудом.
Пройас провел дрожащими пальцами по щекам и по лбу, ожидая ощутить обожженную кожу, но обнаружил, что не пострадал. Смутившись, он резко выпрямился, щурясь от последних вспышек пламени. Он огляделся и почему-то удивился, что железный очаг горит точно так же, как и раньше.
– Тебя беспокоит, что я могу наблюдать за людьми из их костров? – спросил Келлхус.
– Во всяком случае, это меня ободряет… – ответил Нерсей. – Я участвовал с вами в Первой Священной войне, помните? Я прекрасно знаю капризное настроение хозяев,
