что и рота скоро выйдет из-под огня», – шепнул ему какой-то голос.
– Не нужно, братец, – сказал он, вырывая руку от услужливого барабанщика. – Я не пойду на перевязочный пункт, я останусь с ротой.
И он повернул назад.
– Вам бы лучше перевязаться, ваше благородие, как следует, – сказал робкий Игнатьев. – Ведь это сгоряча она только оказывает, что ничего, а то хуже бы не сделать, ведь тут вон какая жарня идет. И право, ваше благородие.
Михайлов остановился на минуту в нерешительности и, кажется, последовал бы совету Игнатьева, ежели бы не вспомнилось, как много тяжелораненых на перевязочном пункте. «Может быть, доктора улыбнутся моей царапине», – подумал штабс-капитан и решительно, несмотря на доводы барабанщика, пошел назад к роте.
– А где ординарец Праскухин, который шел со мной? – спросил он прапорщика, который вел роту, когда они встретились.
– Не знаю… убит, кажется, – неохотно отвечал прапорщик. – Убит или ранен? Как же вы не знаете, ведь он с нами шел. И отчего вы его не взяли?
– Где тут было брать, когда жарня этакая!
– Ах, как же вы это, Михаил Иваныч, – сказал Михайлов сердито, – как же бросить, ежели он жив; да если и убит, так все-таки тело надо было взять.
– Где жив, когда, я вам говорю сам подходил и видел, – сказал прапорщик. – Помилуйте, только бы своих уносить. Вон каналья, ядрами теперь стал пускать, – прибавил он.
Михайлов присел и схватился за голову, которая от движения ужасно заболела у него.
– Нет, непременно надо сходить взять: может быть, он еще жив, – сказал Михайлов. – Это наш долг, Михаил Иваныч!
Михаил Иваныч не отвечал.
«Вот он не взял тогда, а теперь надо солдат посылать одних; а и посылать как? Под этим страшным огнем могут убить задаром», – думал Михаилов.
– Ребята! Надо сходить назад взять офицера, что ранен там, в канаве, – сказал он не слишком громко и повелительно, чувствуя, как неприятно будет солдатам исполнять это приказание. И действительно, так как он ни к кому именно не обращался, никто не вышел, чтобы исполнить его.
«И точно, может, он уже умер и не стоит подвергать людей напрасной опасности, а виноват один я, что не позаботился. Схожу сам, узнаю, жив ли он. Это мой долг», – сказал сам себе Михайлов.
– Михаил Иваныч! Ведите роту, а я вас догоню, – сказал он и, одной рукой подобрав шинель, другой рукой дотрагиваясь беспрестанно до образка Митрофания-угодника, в которого он имел особенную веру, рысью побежал по траншее.
Убедившись в том, что Праскухин был убит, Михайлов, так же пыхтя, приседая и придерживая рукой сбившуюся повязку и голову, которая сильно начинала болеть у него, потащился назад. Батальон уже был под горой на месте и почти вне выстрелов, когда Михайлов догнал его. Я говорю: почти вне выстрелов, потому что изредка залетали и сюда шальные бомбы.
«Однако надо будет завтра сходить
