я посмотрела наверх через паутину веток, ночь придавила меня всей своей тяжестью, и на какое-то мгновение я растворилась в окружающем. Я увидела молнию, но не зигзаг, а мягкие золотистые вспышки на небе. Я расстегнула пуговицы рубашки и распахнула ее, чтобы ночь обласкала мою кожу, да так и заснула, лежа с вещами моей матери на животе, а влажный воздух оседал на моей груди и небо трепетало зарницами.
Я проснулась от того, что кто-то ломился через деревья. «Т. Рэй!» Я села, в панике пытаясь застегнуть рубашку. Я слышала его шаги, быстрое, тяжелое дыхание. Посмотрев вниз, я увидела перчатки моей мамы и две картинки. Я оставила пуговицы и схватила мамины вещи, теребя их в руках, не в состоянии придумать, что мне делать, куда их спрятать. Коробка валялась в своей ямке, слишком далеко, чтобы можно было достать.
– Лили-и-и! – кричал он, и я видела, как стремительно приближается его тень.
Я запихала перчатки с картинками под пояс своих шорт, а затем дрожащими пальцами схватилась за оставшиеся пуговицы.
Прежде чем я успела их застегнуть, на меня упал луч света – и вот Т. Рэй уже стоял надо мной, без рубашки, с фонарем в руке. Луч шарил по мне, ослепляя, когда пробегал по лицу.
– С кем ты здесь была? – заорал он, направляя свет на мою полузастегнутую рубашку.
– Н-ни с кем, – сказала я, подобрав ноги и обхватив колени руками, в ужасе от того, что он подумал. Я не могла долго смотреть ему в лицо – оно было таким большим и ослепительным, как лицо Бога.
Он направил луч в темноту.
– Кто здесь?
– Т. Рэй, пожалуйста, здесь, кроме меня, никого не было.
– Поднимайся! – рявкнул он.
Я пошла за ним к дому. Его ноги так ударяли в землю, что мне стало ее жаль. Мы молчали, пока не пришли на кухню и он не достал из буфета крупу «Марта Уайтс».
– Этого можно ожидать от парней, Лили, – их трудно винить, – но я не ожидал этого от тебя. Ты ведешь себя как шлюха.
Он насыпал горку крупы, размером с муравейник, на пол из сосновых досок.
– Иди сюда и становись на колени.
Я стояла на крупе с шестилетнего возраста, но так и не смогла привыкнуть к этому ощущению толченого стекла, насыпанного тебе под кожу. Я подошла к горке такими крошечными шажками, как какая-нибудь японка, и опустилась на пол, твердо решив не плакать. Но мои глаза уже начинало жечь.
Т. Рэй сидел в кресле и чистил ногти карманным ножиком. Я переминалась с колена на колено, надеясь получить хотя бы секундное облегчение, но от этого боль лишь глубже проникала под кожу. Я закусила губу и в это мгновение почувствовала деревянную картинку Черной Мадонны у себя под поясом. Я почувствовала вощеную бумагу с фотографией внутри и перчатки мамы, прижатые к моему животу, и вдруг осознала, что там моя мама, прямо у меня на теле, как если бы она была панцирем, защитившим меня, чтобы помочь справиться со всей этой подлостью.
На следующее
