врага в стенах родного города. Не дождавшись помощи понял Юрий Ингваревич, что лишь на себя и братьев своих может рассчитывать он в защите Рязани. Тотчас явились по зову его другие Ингваревичи – Давыд, Глеб и Олег, а также окрестные князья. Посовещавшись, порешили отец с дядьями, что не имея сил бороться с великой татарской тьмою, должно пощадить русские жизни и откупиться от злодея Батыя богатой данью, какой бы он ни потребовал. С тем решением и снарядили к всесильному ларкашкаши Федора Юрьевича, наказав не жалеть ни даров, ни обещаний, ни слез, вымаливая пощаду для Рязанской земли.
– Знаю, сын, тяжко и нестерпимо будет сердцу твоему унижаться перед проклятым нечестивцем, – говорил отец. – Но иного выхода нет у нас для спасения наших людей. И я, привыкший сражаться мечом и копьем, теперь склонил бы мою седую голову перед безбожным ханом и рыдал бы в ногах у него – лишь бы пощадил он нашу землю! Ты знаешь, какова будет участь Рязани, если нам не удастся умилостивить агарян. Дотла сожжены будут города и веси наши, избиты и старики, и младенцы. В крови утопит хан землю нашу! – при этих словах голос князя дрогнул. – Спасение тысяч невинных стоит нашего унижения… И никто не посмеет поставить нам в вину маломужества. Мы одни, Федор. Одни против стотысячного полчища! Если бы речь шла обо мне, о тебе, о войске нашем, то, клянусь, я предпочел бы принять бой – пусть и безнадежный! Мы погибли бы с честью, как воины, а не скулили бы псами перед безбожником. Но за нами наши матери, жены, чада… Наши люди… И их мы должны защитить. И потому знай, что не на позор отправляю тебя, а на подвиг! Спасение Рязани – в твоих руках! Пред ханом будь смирен, укроти сердце, плачь, кланяйся в ноги проклятому злодею, но вымоли мир! Иначе все мы погибнем.
Смиренно слушал Федор наставления отца, заранее стесняя пылающее гневом против безбожных захватчиков сердце. Он, рожденный для подвига ратного, с младенческих лет навыкший к стремени и мечу, должен был кланяться погаными, лизать вражий сапог покорным псом! Что может быть хуже этого?! И все же понимал молодой князь: отец и дядья правы. Для гордости своей предать истреблению и поруганию всю Рязанщину – дело несмысленное и греховное.
– Лучше унизимся теперь, дабы потом, сохранив людей, в свое время отплатить поганым за наши слезы! – при этих словах глаза Юрия Ингваревича блеснули. Старый воин не смирился, склоняя выю ныне, он уже мечтал и жаждал того часа, когда русские рати окажутся достаточно сильны, чтобы сразиться с Батыем. Сразиться и не повторить горького позора Калки, на брегах которой татары впервые разгромили русское войско, ослабленное и разрозненное княжескими распрями, и с той поры грабили Русскую землю, не зная удержу в алчбе и жестокости.
– Я сделаю все, как ты повелел, отец, – пообещал Федор Юрьевич. – Поклонюсь ныне – с тем, чтобы поквитаться потом.
Горько плакала княгиня Евпраксия, узнав, что возлюбленный супруг ее отправляется с посольством к Батыю.
– Феденька, свет ты мой, сокол ясный, не езди к поганому, Христом Богом молю тебя! Не вернуться тебе живым оттуда!
