время, в какое явится потребность, читать Святое Писание, Жития, столь наполнявшие восторгом душу… Но ни матушка, ни бабушка, ни тетушка также не знали грамоте. А дядья да братья принимали желание девочки учиться за причуду и блажь. Да и бабушка не принимала его всерьез.
– К чему тебе, девонька моя, грамотою трудить себя? Я, вот, век без нее прожила – и деток вырастила, и хозяйство вела рачительно, и шить, и ткать, и печь, и варенья варить, и все, что по дому нужно – все умела. А Писание батюшки нам растолкуют, к чему нам больше?
– Так ведь хочется все-все прочитать! От первой строчечки до последней! – возражала Уленька. Хорошо, конечно, батюшкино толкование, да ведь это лишь толика того богатства, что в святых книгах заключено…
Бабушка улыбалась, гладила внучку по голове:
– Полно, девонька! Скоро уж ты в возраст войдешь, сыщется жених по тебе, и совсем иные заботы пойдут у тебя, не до книг станет. К ним готовься. Учись, как хозяйство вести, рукоделью и прочему… А ребята пойдут – будешь учиться, как их воспитать. Это, милая, всем наукам наука! А Писание толковать оставь батюшкам. Наше женское дело – Богу молиться, а не мудрствовать.
– Да я ведь не мудрствовать, бабушка, я только о Господе и святых его, мужах и женах праведных знать больше хочу. Радость мне, когда о них слушать доводится, да мало от кого…
Бабушкин дом по благочестивому русскому обычаю был странноприимным. Здесь всегда имели ночлег странные люди, ходившие на богомолье по святым местам. Их Уленька могла слушать часы напролет, как зачарованная. Сколько дивных мест, оказывается, было на свете! Сколько чудес Божиих свершалось на земле! Сколько мужей и жен праведных великие подвиги несли на раменах своих и муки за Христа принимали! И мечталось Уленьке однажды в самом простом платье да в лаптях, с котомкою за плечами уйти вместе с этими странными людьми по неведомым и манящим путям-дорогам, собственными глазами увидеть святыни великие и поклониться им. Но заповедь послушания превыше мечтаний, даже если благочестивы они. Уленька знала, что ее удел исполнять волю бабушки, а затем – мужа, когда сыщут ей человека доброго…
Но было у девочки и иное стремление, кроме странствий – хоть немного уподобится тем праведникам, о подвигах которых так любила она слушать. И она всячески старалась для этого: строго постилась, отказываясь от завтраков, полдников и ужинов и позволяя себе лишь обеды, спала не более четырех часов, проводя остальное время в молитвах и трудах.
С ранних лет не могла выносить Уленька вида чужой беды, вся душа ее переворачивалась при виде увечных, нищих и всевозможных страждущих. Всякая протянутая рука, культя, всякий молящий взор казались ей обращенными к ней и только к ней одной. И если нечего было положить в ту руку, нечем осушить слез тех глаз, то чувствовала себя Уленька словно обманщицей, словно виноватой, словно бы камень вместо хлеба подала она просящему. И готова она была отдать последнюю рубаху чужой нужде, но кто бы позволил ей раздавать не ей принадлежащее?
Это
