траса? – Для этого ведь нужны ориентиры.
Девочка одарила меня таким взглядом, что я понял, ориентиры есть.
– Этим искусством кто-нибудь еще может овладеть?
– Так, как я, нет. Не пытайся подлизаться, это проклятие, а не искусство.
– Так говорят, о том, что нельзя контролировать.
– Какой ты догадливый. Да, я не могу это контролировать, предложишь обменяться?
– Наверное, из-за него ты с ними? – сделал неуклюжую попытку соскочить со скользкой темы, не желая акцентировать внимания на ее «проклятии», но интерес был выше моих сил.
– Нет, не потому, что у меня такая способность, не потому, что я оборотень, и не потому, что мне доверяют больше, чем остальным. Ты просто мое задание, которое я должна выполнить.
– Ценой жизни? – саркастично хмыкнул я.
– Цена твоей шкуры не стоит моей жизни. Что смотришь? Неужели ты решил, что мы рискуем просто так, без награды? Твой отец обещал неплохо заплатить нам за доставку.
Говорит, как о каком-то товаре. Впрочем, нечто подобного от своего отца я и ожидал. Я для него не столько сын, сколько источник постоянных неприятностей. Причем чаще всего, неприятности зависели не от меня лично, а от моего происхождения. И он об этом знает.
– Наверное, я невезучий человек, – сам не понял, почему меня потянуло на откровенность. – Когда-то к нам пришел человек, он был, словно не в себе, разговаривал на повышенных тонах, захлебывался словами, обвинял отца, мол, из-за него потерял сына. Тогда-то я впервые услышал, как отца в чем-то обвиняют, а не лебезят в надежде подачки. От человека странно пахло, но из-за страха я не обратил на это внимание, пока он себя не поджег, заявив, что тоже лишит его сына. Его пристрелили охранники, а я выжил. Сильно обгорел, но выжил, только потому, что отец сумел отправить меня в самую лучшую клинику и нанять лучших спецов. Во время долгой реабилитации, у меня было много времени подумать, что всего этого могло и не произойти, если бы отец не поскупился в тот первый раз. Он вполне мог помочь тому ребенку, тогда бы всего этого не произошло.
– Вот как, – во время моей импровизированной исповеди, девочка водила веточкой по земле, рисуя замысловатые узоры. – Похоже, у тебя с тех пор осталась психологическая травма, из-за которой ты никогда не помышляешь о побеге. Ты либо считаешь, что покорность обеспечит тебе безопасность, либо желаешь, чтобы с тобой и в правду произошло нечто настолько плохое, чтобы сердце отца дрогнуло. Тогда бы ты убедился, что у него есть сердце.
По ее тону, мне было трудно определить, было ли это вопросом или утверждением, исходя из которого, можно было дать ответ, либо задать встречный вопрос, а так разговор опять провис. Только сердце заныло, подтверждая, что у меня оно есть.
– Мне тогда было двенадцать лет, – признался я.
– Тогда ты должен гордиться таким опытом.
От ее слов я потерял дар речи. Гордиться? Чем? Но Рита еще не все сказала, пользуясь моим онемением.
– Не думала, что такое скажу, но видимо это он помогает тебе сохранять ясность ума. Или
