пособия, изготовленного Ван Гогом по чертежам Эйнштейна.
Трудно было поверить, что мне взаправду выпала удача наблюдать за пробным перезапуском звезды! Впрочем, уже в следующее мгновение я, полуослепший, полуконтуженный выхлопом протуберанца, понял: это зрелище лишь для тех, кто хоть в чём-то соответствует требованиям демонстратора. Любой другой наблюдатель неминуемо расточается на золотые пылинки частиц Бога. Вот и моё несанкционированное присутствие при космоопыте не может завершиться ничем иным, кроме несчастного случая, которые часто сопровождают великие и дерзновенные эксперименты. При всём том, осознав свою обречённость, я в первый миг не ощутил страха перед неизбежным переходом в небытие; наоборот: душу наполняла радость предстоящего единения со светилом. Хотя уже в следующее мгновение из подводных пещер подсознания встревоженными муренами полезли вопросы трусливого маловерия: «Да хорошо ли это? Да полезно ли твоему существу раствориться в лавине сияния?»
А город продолжали заливать потоки солнечных лучей, затапливали каждый его кирпичик, каждый камешек жидким светом. Мой город превратился в Атлантиду, погребённую на дне светового океана. И так же, как на дне водоёма мелькают смутные тени верхнего мира, так и тени листьев чуть покачивавшихся деревьев осторожно ощупывали тёплую землю. Всё-таки в пучине света было не страшно, а покойно, ибо стоит лишь слегка оттолкнуться от дна, как тут же, невесомо скользя в свечении воздуха, невредимым (даже, видимо, лучшим, чем сейчас) поднимешься на поверхность…
…До самого вечера меня не оставляло восторженное утреннее ощущение. И на людей, заполонивших улицы, я глядел с сочувствием и укоризной: что же это вы прозевали волшебное начало дня? что же это ни один из вас не поднимет головы от своих обрыдших повседневных забот, не посмотрит на небо, ещё хранящее лазоревый отсвет ранней тайны?.. Так ничего и не заметили!
Пропало медовое, яблочное утро. Пропало для нас! Или это мы пропали для него?..
Аэропорт. Утро
Как всё-таки однобоко людское представление об устройстве Божьего мира! Раз Африка – значит обязательно должно быть жарко… А вот, не угодно ли: африканский предрассветный холод. Африка предстала безучастной до грубости, колко-прохладной, словно стылая печка в русской избе, – давным-давно нетопленая печь, к которой приложили ладони знойным полднем.
Юноша с бледным порочным лицом, служащий аэропорта Йоханнесбурга, одиноко скучает за стойкой своей авиакомпании, кутается в форменное пальто, поглаживает себя по плечам. Он бесстрастным взором оглядывает надоевшую, вечно куда-то движущуюся космополитичную толпу. На долю секунды, лишь на долю секунды его внимание привлекает попрыгивающий, как воробей, странный субъект в легкомысленно-московской футболочке («Как раз для августа и Африки!»).
Равнодушно-электрическая исполинская кубатура зала вылетов постепенно блекнет, а небо, напротив, начинает
