по сизому носу пьяницысизифова муха
такая уж у нас судьба
ему – сидеть там
до скончания веков
длинному и громкому
с восклицательным знаком
мне – наматывать
свои земные морские и небесные
километры
круг за кругом
пока сидит ещё
длинный-и-громкий! —
символ спасения
от маленькой
тихой
смерти
«детское…»
детское —
всё что становится вечным:
воспоминание
смерть
надеж да
обращение
решаю
обратиться на «ты»
к дереву
говорю ему:
эй! ты! дерево!..
и оно
выходит из себя
и идёт ко мне
своим плавным
тополиным шагом
улыбка у него
немного загадочная
монализина
«выхожу из сумерек…»
выхожу из сумерек
попадаю в другие
точно такие же
не отличить
пред-рассвето-закатные дни
хороши
для
самоубийц
поэтов
любителей мастурбации
такой вот
белесый
петербургский сумрак
обыкновенный
как обувь
фабрики «Скороход»
элементарный
как As
преддверие жизни
переходящее в
предсмертие
ничего
нет
ничего
больше
ничего больше
нет
кроме тебя
больше тебя
ничего
нет
тебя
больше
нет
больше
ничего
ведильня
светинный вечер
ветра свежесть
в воздухе свеянность
стихии
тихая стихиня
тихая
гребень в волнах волос
вести шумят
не громко
шепоток водопада
у воды
хороводов водильница
венок из кувшинок сплела
«gluhaya noch’ sedye ushi opustila…»
gluhaya noch’ sedye ushi opustila.
zemlja po telu ushi rasplastala.
sobaki opustili ushi v reku.
reka v sobach’i ushi zasmotrelas’.
glazami nochi son smotrel na zemlju.
zemlja spala. lukavo, po-sobach’i,
dremali psy s otkrytymi glazami.
reka ushej sobach’ih zagrustila.
«gav-gav», – skazala noch’, zazhmuriv ushi.
zemlja otkryla rot, tuda skatilis’
sobaki s ochen’ mokrymi ushami.
reka bezuhaya, ne vyderzhav, vsplaknula.
prishel rassvet, ugrjumyj i ser’eznyj.
po zhivotu zemli toptalsa vjalo,
vbivaya v grjaz’ zubcy ushej sobach’ih.
reka zhelala vnov’ usheprikladstva.
smenilsa den’ na vecher, stalo tiho.
gluhaya noch’ nastorozhila ushi.
sobaki ushi k mordam prizhimali.
nesli k reke, chtob ta ih prijutila.
слухи
