й широкий обруч чуть сдавил предплечье, и Анатолий Петрович уже в сотый раз за последние сутки бросил взгляд на выгравированные на исщербленном временем металле символы. Из-за них в теле чувствовалась жуткая слабость, словно он не ел уже неделю или больше.
Снаружи послышались шаги, открылось маленькое окошко в массивной металлической двери, в камеру заглянуло молодое, почти мальчишеское личико, обвело карими глазами камеру и захлопнуло окошко. Через секунду в замочной скважине застучал ключ, послышался звук отпираемого затвора.
– Лицом к стене, руки за голову, – мальчишка пытался выглядеть сурово, но даже невооружённым взглядом было видно, как у него трясутся колени и вибрирует голос.
Мужчина встал с постели, вспугнув и муху, и мальца, который вскинул руку с перстнем. На его пальцах заплясали жёлтые искры, но Анатолий Петрович лишь проследил за взлетающим насекомым, которые ударилось о мутное пыльное стекло и снова затихло.
– Шевелись! И без фокусов, – Анатолий Петрович исполнил все указания, хоть держать руки на уровне головы было и сложновато, – Елена Владимировна, куда его?
– Оставь нас, – прозвучал холодный женский голос, от которого Анатолия Петровича несколько передёрнуло. Руки уже затекли и начали ныть, но неповиновение грозило разрядом тока в спину, а в этом мало было приятного, – когда будет нужно, я позову. Свободен.
– Есть! – парень отсалютовал женщине, которая вошла в камеру, цокая каблуками на дорогих туфлях, а потом утопал в сторожку.
Елена Владимировна махнула рукой у себя над головой, на уши опустилась мягкая тишина – заглушающий полог. Анатолий Петрович опустил руки, тяжело выдыхая, и начал разминать затёкшие плечи. Женщина же стояла у выхода, рассматривая некогда великого некроманта своего времени. За прошедшие две недели, что утекли с момента его заключения он изменился так сильно, что Елена, войдя в камеру, узнала его совсем не сразу.
Раньше Анатолий Серебряников пленял женский пол поворотом широких плеч, горделивой осанкой и хитрым взглядом из-под широких черных бровей. С годами он становился только лучше: виски его тронула серебристая седина, а серые глаза источали глубокую задумчивость и мудрость.
– Не знал, не знал, Елена Владимировна, что тебя к бунтовщику принесет. Передай горячий привет мужу и председателю Совета, Архипову. Можешь ещё и судье моему передать, да не забудь, что на том свете ему это ой как аукнется позже.
– Прекрати паясничать, Серебряников, ты сейчас не в том положении, чтобы сыпать остротами! – Анатолий Петрович усмехнулся, усаживаясь обратно на кровать. Уж кого, а Литвинову он точно не боялся, пусть даже она и занимала место заместителя Архипова, – вполне возможно, что я твой последний шанс на нормальную жизнь! На жизнь вообще! Ты слышал приговор: тебя казнят сегодня вечером!
Голос Елены оборвался на высокой истеричной ноте, женщина замолчала, тяжело вздыхая, и уронила лицо в ладони. Анатолий усмехнулся: даже муха на окне уже знала, что Серебряникову светит казнь. Так что для него это не было чем-то удивительным.
– И что же?
– Я могу вытащить тебя отсюда хоть сейчас. Тебе просто нужно сказать «да» и я выведу тебя через две минуты. Ты должен согласиться: мы будем жить вместе, будем растить нашего ребенка…
– Да никогда этому не бывать! У меня есть жена и есть чудесная дочь! А ты прикрываешься этим ребенком, да и то лишь потому, что не смогла сделать то, что сделала Женя!
Елена содрогнулась, услышав этот крик, после чего мужчина отвернулся в сторону, демонстрируя свежий синяк на скуле. Женщина отшагнула назад, стук каблуков показался слишком громким, но сработал больше как детонатор. Литвинова побледнела от ярости, сжимая в кулаке край дорогого приталенного черного пиджака, несколько раз вдохнула поглубже и прошипела:
– Твоя обожаемая Женя свихнулась несколько лет назад, а дочка растет ничтожеством! Кто такая твоя Женя?! Никому неизвестная лекарша, с таким слабым даром, что ее оставили в Академии только из жалости! Я всегда была лучше нее! Всегда! Но нет, ты умудрился выбрать ее, а не меня! Стрельцова всегда была и останется лишь никчёмным бытовым магом!
Такого стерпеть Анатолий Петрович не мог. Свою жену он горячо любил даже спустя двадцать лет как они поженились и никому не мог позволить ее оскорблять. В ногах и руках на мгновение вспыхнула искра силы, полыхнула пламенем ненависть к этой женщине, что сейчас, когда его семья лежит в руинах, а сам он фактически труп, продолжает настаивать на том, что он должен бросить любимую жену и дочку, чтобы… Об этом было мерзко думать. Пальцы вцепились в лацканы женского пиджака, Литвинова замахала руками, сбрасывая полог тишины и закричала, ударившись о каменную стену затылком. Если бы не объемный пучок, она бы точно разбила голову о бетон.
– Не смей даже имени ее произносить! В отличии от тебя, ей никогда в жизни не приходилось подсыпать мне приворотные
