цикла «Пассакалия»
Светлой памяти Леонида Колганова
Солнце утром поднималось,
опоясывая день,
и, не ведая усталость,
словно лучник, развлекалось,
метя в Землю, как в мишень.
А под вечер полоскало
пряди рыжие в воде
и, накрывшись одеялом,
за горою – в платье алом –
пряталось… Как конь в узде –
месяц выезжал на туче
и, трясясь под звёздный стон,
все поля вокруг окучив,
своей страстью неминучей
под гнусавый саксофон
ублажал души усталость
той, кому не двадцать лет…
Счастье выпало под старость
испытать такую малость –
что любил меня ПОЭТ!
…Чтоб жалась могила к могиле,
И вновь мы сливались во мгле!
Ты перстень с чёрным гранатом
надел мне на палец зимой,
когда мороз призрачным сватом
на нас сыпал снежной крупой
и ветер стелил рушниками
позёмку под «Свадебный марш»
у замка стоящей веками
горы, словно ворот апаш.
Нам скатертью стлались дороги,
а снились ухабы и рвы,
стихи обрывались на слоге,
горели дворцы синевы,
Морана[7] бренчала метелью
по струнам остывшей земли –
готовою стать колыбелью,
чтоб вместе в неё мы легли,
и жалась могила к могиле
в кромешной безвылазной тьме.
Противилась я этой силе
и вечной могильной тюрьме.
Противилась смерти и тлену
и вязкой рутине болот,
стирала засохшую пену
обрыдлых насущных хлопот!
Рождались стихи, как метели,
и мчались в трагический май,
где в буйстве черёмух и трелей
замолкли на слове «прощай…»,
взорвавшись, как бешеный атом,
затихли, как омут реки…
Но перстень твой с чёрным гранатом
с тех пор не снимаю с руки.
Разрыв-трава, разрыв-трава
Мне разрывает грудь
Я жена, твоя жена,
но послала судьба на
худосочное житьё вдовьей ночи.
И теперь моя тоска
заржавелого листка
угасающей луной тычет в очи.
А за ней разрыв-трава
жжёт мне грудь, твои слова
растерзали моё сердце в клочья.
И я прошу: «Грачей и снег верните…»
Я сплету из твоих стихов
наш портрет навсегда двуединый.
Пара строф или пара слов
станут прожитой жизни картиной,
на которой – «чётный квадрат»
и грачи улетали далече,
умирала любовь стократ
в ожидании радости встречи,
где вдвоём, отпустив закат,
день
