ты мой голодный,
Клинок ты мой холодный,
Не плачь моя маманя,
Что писем нет давно,
Не будет он напрасным
Наш подвиг благородный,
И время золотое наступит
Всё равно…»
Б. Окуджава
«А в прозрачной грязи
Беззащитно смеется в канаве
Колёсами в небо
Проданной веры второй эшелон…»
Е. Летов
***
Более прочего не понимаю и не приемлю я логику тех нелюдей, которые десятилетиями декларировали приверженность этим идеалам, взращивали их любовно в своей магической трансцендентальной купели, как алхимическое яйцо, в итоге оказавшееся левым яйцом заштатного динозавра, заставили и нас уверовать в реальность их театральной святости, а в какой-то хитрожопый провокационный момент (понятный только им одним) взвизгнули истеричным наперебоем, призывая разнузданных юродцев из пекла (именуя последних божьими посланцами) с требованием: «Распни, распни, их!»…
Защитникам Страны, оставшимся верными Родине и присяге – посвящаю.
1.
– Строоой фронт! – резкая команда сиплым фальцетом, но она едва различима за шумом движения сотен всадников…
На высокий, отечный волнистыми травами, берег Кубани-реки, из двух глубоких затаенных айвовыми кустами яров, вытекали бесконечными струйками верховые бойцы. Они выстраивались в почти ровную, на две сотни шагов, двух-шеренговую линию на лоснящемся от утренней росы, изгибе берегового бугра.
Всадники продолжали течь на пригорок, словно жижка из безмерного двугорлого бурдюка.
– Сомкнись влево! -тот же хриплый фальцет…
Шеренга расширилась, все уже не помещались и отодвигались от берега влево. Но, тут же, это место занял расчет пулемета «Максим», на тачанке, основательно заправляющий тряпичную ленту с патронами в стальную требуху пулемета.
Первая линия, выправляя фронт, уместила сотню конных бойцов. На половине кавалеристов были суконные шлемы «богатырки»(позже их стали называть «буденовками») с крупными, нашитыми синими тряпичными звездами, с алыми металлическими значками-звездочками по центру, серые однобортные длиннополые шинели, царского ещё образца. Красные кавалеристы легким движением кованных рычажных ножниц преобразовывали полевые шинели пехотных подразделений в кавалерийские, разрезая шинель на пядь ниже хлястика, напроход на две полы.
Кони беспокойно топтали копытами россный ковыль, отмахивались хвостами от злых надсадных оводов, всхрапывая, мотали головами, пытаясь укусить соседних коней и коленки всадников.
Позади, по косому стоку борта балки, топтались ещё пять конных шеренг.
Кони под всадниками беспокойно переступали, сами же седоки выглядели даже безучастными, с тяжким наигранным безразличием всматривались они в серую тряскую дымку горизонта безбрежной степи. Отсюда с высокого берега степь казалась беспечной мутно-зеленой замятой скатертью.
С трудом обскакав эту конную массу по левой балке бывший в «замке», назначенный «вчора» заместо раненого командира кавполка, комэск, по старорежимному – сотник, Виталий Морозов, в кубанской короткой папахе, с косой красной нашивкой, наконец-то выпер поперёд строя.
По привычке хотел гаркнуть:
«Стааа-на-аавися! Отставить разговоры!», но что-то в горле скребыхнулося и сорвалась команда.
Он молча осмотрел своих бойцов. Почти все пришли добровольцами в Красную Армию, из кубанских казаков, как и он сам. Молодежь, старше 25 с десяток наберётся, а старше 30 никого не было.
Виталий спешил, знал: сейчас накатит ужас, сожмет горло, и только бешенный, звериный рык и острый блеск шашек…
И лучше бы бойцам не видеть его лица в этот момента. А потом он унесётся поперёд всей лавины.
Но руки уже нудно тряслись и он отчаянно сильно затянул поводья, вытащив своего Арапа в свечу на задних ногах.
Успокоил коня, огладил по голове, скинул папаху, тряхнул головой с русявым чубом.
– Товарищи-красные кавалеристы!
и умолк на секунду, лишь жаворонком звенела степная тишина и степовая ширь рвалась ярым ветром…
– Братцы! – выдохнул он. В двух верстах отсель окопалась белоказачья сволочь! Это лютый враг всякого пролетариата и простых казаков. Царские держиморды, нагаечники и палачи
