как привык смолоду обнимать женщин, уже никак не мог остановиться и обнимал теперь также и мужчин, но, как все, лишенное прямого назначения, объятия эти поражали своей неестественностью. Однако Войтишич ни капельки не был смущен своим притворством, он изо всех сил прикидывался гостеприимным хозяином, готов был обнять не только Дулеба и Иваницу, но даже и их коней.
– Дорогой мой, – снова обратился он к Дулебу, кивая своим замурзанным бородачам, чтобы забрали у гостей коней, – как только дошел до меня слух, что лекарь князя Изяслава, вельми славный повсюду Дулеб, в Киеве, вознамерился я выкрасть тебя, вот так взять и украсть, будь оно проклято все! Что ты посол княжий, меня это вовсе не касается, потому как давно уже отошел от дел державных, своих хлопот хоть отбавляй, будь они прокляты. Однако же иметь под боком такого славного лекаря и не пригласить его! Нет, нет! Тут уж хоть не ради меня, а ради моего родича игумена Анании – вы ведь знакомы. А посмотри, как высушен мой игумен! Ни выпить, ни съесть утроба не принимает.
– Бог не велит объедаться, опиваться, – стиснув губы, Анания сухо кивнул Дулебу.
– Никогда бог не воспрещал человеку выпить и закусить, будь оно проклято! – захохотал Войтишич, обнимая теперь еще и игумена, подталкивая всех своих гостей к высокому каменному терему, который был бы, возможно, и вельми привлекательным, если бы не слишком узенькие окошки на обоих этажах, собственно, и не окошки, а щели – только из лука выстрелить во врага.
– Не обременяй себя, сам пойду, – уклонился от загребущей руки Войтишича игумен и пошел впереди, подергивая при каждом шаге головой.
– Игумен, мой родич, не переносит проклятий, – весело объяснил боярин. – А что такое проклятия? Это когда призываешь в свидетели дух в подтверждение искренности своих слов. Игумен не ведает, что значит быть воеводой. Я же ведаю, даже слишком. Когда воевода просит дружину: «Да благословит вас бог выстоять в бою», – она побежит от врага при первой же стреле супротивника. Когда же скажешь: «Да будет проклят каждый, кто дрогнет!» – тогда выстоит в самой кровавой схватке.
– Игумен прав, – заметил Дулеб. – Навряд ли следует ныне употреблять проклятия даже для присказки. Ведь на Киев и без того упало проклятие и свершилось…
– Свершилось? – Войтишич вводил своих гостей в огромную палату, где, освещенный толстыми свечами, сверкал драгоценной посудой пышно убранный стол. – А что свершилось в Киеве? Вот здесь и здесь садитесь, мои дорогие, ты, игумен, садись на своем месте. Все, что может быть достойно внимания, должно происходить здесь, за столом, с моими дорогими гостями, а в Киеве… в Киеве уже давно ничего не свершается. Когда-то было. Да только быльем поросло. Легко могу вспомнить множество славных событий, хотя и отдаленных на целые десятки лет, будь оно проклято! Но нынче не свершается ничего.
– Свершилось убийство, – сказал Дулеб. – Ужели не слышал, воевода? Убит князь Игорь.
– Убийство? – удивился Войтишич. – Какое убийство? Впервые слышу. Игумен, правда ли сие?
– Правда, –
