ться в жизни, а ты…
Одна и та же песня. Одно и то же нудное бормотание.
Раздражения внутри как-то вдруг стало слишком много, его уже было сложнее сдерживать. Раздражение на весь мир, на деревянных взрослых, на всех поучителей. На мать.
Да как же ты достала!
Упс. Кажется, она произнесла это вслух. Но слова сорвались сами по себе – мысль была озвучена секундным порывом даже раньше, чем обдумана. Ника не хотела это произносить. Но раздражение на весь окружающий мир нашло выход, сфокусировавшись на фигуре матери, которая дирижировала своей нудятиной, держа в правой руке совершенно дурацкую деревянную лопаточку.
– Что? – вкрадчиво переспросила Анна, резко оборачиваясь. Она уже услышала, но еще не осознала полностью смысл слов дочери.
Ника вздрогнула, ее кольнуло опасливым ощущением – не слишком ли сказанное для ее харизматичной матери. Но больше внутри было удовлетворения – осознания того, что она сумела задеть, болезненно ужалить; найти нужные слова, чтобы выплеснуть свое раздражение. Ника видела, ее слова не прошли даром – мать застыла с глуповатым выражением на лице. Как пропустивший удар боксер, с трудом замечающий перед собой мелькание рук рефери.
Сказанные слова тяжелой паузой зависли в воздухе. Несколько мгновений еще сохранялась надежда – что это послышалось, это случайно. Анна, наверное, даже простила бы, если бы дочь тотчас бы извинилась. Анна бы простила и постаралась забыть. Но Ника не извинилась.
Удовлетворение перевесило колкое опасение того, что сказанное было слишком жестко. Да и не очень сильное было опасение, затуманенное протестом ко всему окружающему миру, щедро сдобренное желанием поскорей избавиться от монотонных нравоучений, юркнув в свой уютный маленький мирок. Делая вид, будто ничего не произошло, Ника убрала масло с сыром в холодильник. Она толкнула дверцу, закрывая, и обернулась к столу, где стояла кружка и тарелка с бутербродами.
– Черт, – резинка дверцы, наверное, даже чуть-чуть коснулась поверхности, но не задержалась. Развернувшись и направившись к выходу из кухни, Ника отшатнулась, едва в нее не врезавшись. Пришлось остановиться, и раздражение внутри колыхнулось с новой силой – холодильник будто специально не отпускал ее с кухни, заставляя больше времени проводить под неприятным взглядом матери. Не отпускал в комнату, давая возможность вернуться в привычную жизнь, где никто не мешает и не капает на мозг дебильным чтением моралей.
Анна осталась стоять, отстраненно взирая на небольшую кляксу от чая на полу. Когда дочь вышла, она зажмурилась и невольно сжимала и разжимала кулаки. Лицо ее слегка искривилось – она закусила нижнюю губу, так что та побелела. Неожиданно раздался хлопок, заставивший вздрогнуть, – это Ника, поставив кружку и тарелку с бутербродами на стол перед компьютером, вернулась и захлопнула за собой дверь своей комнаты.
– Достала… – прошептала Анна беззвучно, одними губами. После этого, неловко дернувшись, прошла в прихожую и встала около зеркала.
– Достала? – уже вопросительно переспросила она и, сморгнув, оглядела себя в зеркало с ног до головы. И поджала губы.
Там, с обратной стороны, стояла темноволосая, стройная женщина, никак не выглядящая на свои тридцать три. Длинные волосы обрамляли красивое, чуть смуглое лицо с большими миндалевидными глазами, которые подчеркивал азиатский разлет бровей, а форма ярких, карминовых губ была такой, что, казалось, на них застыла слегка надменная усмешка. И растянутая домашняя футболка не разрушала, а инородно подчеркивала свою неуместность в образе уверенной и успешной женщины. Коей Анна, по сути, и являлась последние лет семь, будучи финансовым директором молодой, но уверенно присутствующей на рынке региона строительной компании.
– Достала?! – удивленно, даже изумленно спросила Анна сама себя.
С глаз будто зашоренность упала, и показалось невероятным, что ее, заставлявшую здоровых мужиков потеть от напряжения на план-фактах и совещаниях, а бухгалтеров – глотать успокоительные горстями, может мокрой тряпкой по полу мимоходом растереть несовершеннолетняя дочь.
Анна закрыла глаза, и перед глазами встали картинки прошлого – ранняя беременность, исчезнувший в ночи несостоявшийся папаша, который был на восемь лет старше; комната родителей в семейной общаге с обшарпанными стенами, постирушки пеленок в холодной воде; бессонные ночи, полный отказ от личной жизни и развлечений ради учебы и ребенка. Скоропостижная смерть отца и полное равнодушие матери, вкупе с отречением от воспитания нагулянной, как она выражалась, внучки. Пугающая самостоятельность, практически нищета и редкие, подобные праздникам возможности себя побаловать: да, было время, когда и обычные колбаса с сыром, не говоря уже о парной говядине, для нее считались невиданной роскошью. Да что говядина – растворимый кофе-то два года только в гостях пила, потому что на него денег не хватало. А на работе порошок три в одном из пакетиков за три рубля, которые
