изможденного тела, растекаясь в мышцах, костях, всех внутренностях и продолжала жить там внутри, медленно и как бы нехотя угасая. Но не успев окончательно затихнуть, она вдруг вновь вспыхивала, пробуждаемая новой волной боли от очередного толчка металла в арестантскую спину. Однако потуги конвоира ускорить процессию были напрасными. Блойд шел медленно, словно на его плечи взвалили непомерную ношу, которая вот-вот расплющит его, придавит своей многотонной тяжестью к холодному каменному полу, окончательно лишив его последней возможности дальнейшего движения.
Он и сам не мог разобрать, что давило его в эти минуты сильнее всего. Может, накопившаяся нечеловеческая усталость, изнурившая до предела его обессиленное тело, так что каждый шаг требовал неимоверных усилий каждой его натянутой жилки. А может, его тело налило свинцом осознание собственной вины за все те чудовищные, противные самой человеческой природе мерзости, творившиеся в стенах Крепости последние годы? Ведь это он создал все это! Это он наилучшим образом приспособил остров для пыток и убийств, это он выпустил джина из бутылки, превратив честного и преданного солдата в воплощение самого дьявола, а Крепость – в обитель ада на земле! Это он, Блойд Гут, будучи Вице-Канцлером, самолично отправлял сюда первые партии заключенных, из которых вряд ли кто дожил до сегодняшнего дня. Крепость перемалывала их, как гигантская мясорубка, а он продолжал и продолжал слать сюда все новые и новые партии человечины. Это он, восстав против Императора, повел за собой сотни и тысячи людей, заставил их поверить в себя, поверить в несбыточные мечты о свободе и справедливости. И где они все сейчас? Скольких его товарищей сожрала Крепость? И скольких еще сожрет? Сегодня он видел, как превращались в кровавое месиво спины его соратников. Кто-то из них не доживет и до вечера. И ведь в их смертях виноват тоже он, Блойд Гут, арестант номер 824.
Боль осознания собственной вины была сильнее физической боли, она переполняла, разрывала его изнутри, лишала воли, обессмысливала все его движения. Хотелось упасть на колени и выть, выть диким загнанным зверем, выть от беспомощности, от бессилия что-либо исправить, повернуть вспять. Душа его металась в невыносимых страданиях, пытаясь в поисках смыслов зацепиться хоть за какую-нибудь соломинку, хоть за что-нибудь, способное противостоять бессмысленности дальнейшего существования и всепоглощающему отчаянию. Она стонала и рвалась, она заходилась в безмолвном крике. Но не было спасительной соломинки. Не было. Бог? Нет, и Его тоже нет! Ведь будь Он на свете, разве допустил бы Он всему этому случиться? Разве позволил бы аду подняться из глубин бездны и заполнить собою весь этот остров? Нет, Бог, нет тебя! А значит, и надежды тоже нет… Лучше умереть. Лучше прямо сейчас умереть. Прекратить раз и навсегда все эти невыносимые муки. Резко повернуться и броситься на конвоира. Он же наверняка выстрелит! От страха и неожиданности, забыв про приказ коменданта, обязательно выстрелит!
Блойд приподнял
