лодка заскользила от берега. Матвеич с беспокойством оглядывал низко сидящие борта, струи воды под бортами.
В былые времена он ни в какую не допустил бы такого плавания. Это ж чуть шелохнется кто – и поминай как звали. По глазам видно: половина пассажирок держаться на воде вовсе не умеет. В былые времена не допустил бы, не теперь. Теперь на берегу можно скорее сгинуть, нежели на воде.
– Дед, а дед! – Степка подергал его за рукав. – А кто это – Павлик Морозов?
– Какой такой Морозов? – И вспомнил Матвеич розовенького командирчика, что выспрашивал их в степи, мысленно выругал его: зацепил-таки занозой глупую Степкину головенку. – Морозов-то? Да был такой шалопай, вроде тебя.
– А чего он?
– Чего, чего… Тоже небось чевокал. Дочевокался.
В немыслимой вышине охочие до дали глаза Матвеича вдруг углядели вроде как клин журавлиный. Только какие могли быть журавли в августе, ясно, что самолеты. Загудели гудки воздушную тревогу, над высоким берегом, над домами вскинулась череда взрывов, и сюда, до середины Волги, долетел единоголосый стон тысяч людей. Зашевелились, загомонили бабы в лодке, похватали узлы свои, оттащили от бортов детишек, ошалело глядевших на быструю воду. Бабуся, сидевшая на самом носу, принялась креститься и тоже все норовила встать, тянула голову, высматривала что-то вдали.
– Сидеть! – сердито крикнул Матвеич. – Не шевелиться! – И добавил не своим, жалостливым голосом: – Лодка ведь. Потонете ведь…
Снова, как тогда, перед рассветом, выпорхнули из глубокой синевы два наших самолетика, засуетились вокруг косяка бомбардировщиков, закрутилась трескучая карусель и покатилась дальше, за край неба.
Опять затихло на реке, и опять дремота стала одолевать Матвеича: шутка ли, сколь без сна, без передыха. Почудилось ему давным-давнее, когда он был помоложе этого самого лодочника Бакшеева, грудастый да рукастый, гулял на своей спасательной шлюпочке возле пляжей, ловя зазывные взгляды полуголых дамочек, шалея от них.
И как видение из тех немыслимых времен, показался вдали маленький буксирчик «Ласточка». Собственно, Матвеич давно уж знал, что буксирчик на подходе: шум его старого паровичка всегда был слышен за много верст. Сколько Матвеич помнил себя, столько помнил и «Ласточку». Еще мальчишкой засматривался на нее с берега и, как о немыслимом счастье, мечтал покататься на ней. Он рос, взрослел и старел, а «Ласточка» оставалась той же, черной, хлопотливой, шумящей на всю Волгу. Должно быть, и молодость-то свою он увидел потому, что прежде услышал «Ласточку».
– Дед, а дед, ну дедушка!..
– Ты вон куда гляди, – махнул рукой Матвеич на приближавшийся буксирчик с длинным хвостом дыма над черной трубой. – Я как ты был, а она уже тут плавала.
– Кто «она»?
– Ну, оно, судно, буксир.
– То она, то оно, а это пароход, он, значит, сам говоришь – буксир.
– Ишь, грамотей! – восхитился дед. – Кто тебя только выучил?!
– Ма-амка…
