Ленин в гробу ворочается. Он совсе-ем не такое хотел. Частушку слыхали: «Встань, Володя, открой глазки, в магазинах нет колбаски!»
– А я так скажу. Не Ленина – Сталина на них нет! Сталин – всех бы тут…
Ах, какую счастливую жизнь прожила Тая в младших и средних классах, в новой школе, уехав из отцовского дома! Они пришли туда вместе с мамой: Тая со второго полугодия села за парту 1-го «Б», мама – в приёмную к директору, секретарём. Отчаянное бегство от измучившего их пьющего родителя, накрепко притянуло друг к другу двух женщин: маленькую и большую – они хотели быть всё время рядом; только так, видимо, чувствовали себя в полной безопасности.
Маленькая, милая, улыбчивая Алевтина Ивановна совершенно изменила саму атмосферу второго этажа, где находился кабинет директора. Филин Юрий Еремеевич, директор, кличку, соответственно, имел Фюрер и необуздан был страшно; чуть что – глаза выкатывал и начинал орать, не слушая никаких оправданий. Но, правда, и отходчив.
Мама Аля не ходила по школе, а бегала мелким беготком, вызывая учителей из классов по срочным вопросам или хулиганов-двоечников на проработку. Пока вела, похлопывая по спинке, успевала быстрой негромкой скороговоркой проинструктировать, как себя вести: «Стой, глазки опусти, не пререкайся…» Слушали и поддавались все, даже самые отпетые. Угадывали в ней искреннее тепло и сочувствие.
Уже сама манера вводить в кабинет провинившихся действовала на директора успокаивающе; в дверь просовывалась гладко причёсанная головка с круглой гребёнкой на макушке, лицо озарялось улыбкой:
– Юрь Еремеич, Костя Кандауров пришёл! Вводить?
И ласково подталкивала шельмеца, обнимая за плечи, чего-то приговаривая… А Фюрер уже и остыл. Так, рявкнет для острастки – и всё.
Таин 1-й «Б» прятался на первом этаже под лестницей, к нему имелись своя маленькая рекреация и отдельный вход с улицы. Замкнутый, уютный, крошечный мирок. Учительница попалась прекрасная – молодая, спокойная, наблюдательная, любящая детей и профессию.
И Тая пришлась ко двору. Эта негромкая маленькая девочка ничего такого особенного не делала, даже руку никогда не поднимала: ждала, когда спросят. Не стеснялась, а просто не хотела мешать высказываться остальным. Слушала. Уж что-что, а это у неё хорошо получалось. И один на один, забывая о своём, так растворялась в собеседнике, что каждый понимал: она думает о твоих словах и не забудет, стоит только отвернуться. Ну и конечно, тайны хранить умела.
Она походила на тюльпанчик: ровно подстриженная чёлочка до бровей и каштановые прямые волосы почти до плеч, упрямо заворачивающиеся внутрь. Глаза цвета молочной шоколадки. Овальное серьёзное личико.
Тая Каретникова просто излучала спокойствие и доброжелательность. Учительница Татьяна Николаевна диву давалась. Может ли семилетний ребёнок быть таким по-взрослому мудрым – задавала она себе вопрос. И не находила ответа. Учительница не знала о Таиной второй жизни во дворе. О Димке. О его сумасшедших прожектах, при которых Тая всегда присутствовала. Потому что по-другому с неуправляемым Димкой было нельзя – так ей казалось.
А
