только очень медленное, для глаза незаметное… Может, мальчик все-таки когда-нибудь дотянется…
– Или крышкой ему стукнет по пальцам. И он заревет.
– Он не заревет… – Сашка, видимо, обиделся за Андрюса. Потом сказал: – А сундук-то ведь тот самый, что ногу мне чиркнул. Вот… – Он покачал в свете уличной лампочки ногой с черной царапиной.
– Тот самый… – сказал я. Почему-то с беспокойством.
– На комоде стоит.
– Ну… и что с того? Это, видимо, семейная реликвия.
– Ага… Интересно, что в этой реликвии? Ведь не зря же он так тянется! – Сашка кивнул на Андрюса.
– Уверяю тебя, ничего. Я нес его со станции, он пуст.
– Он был пуст. Пока вы несли… – Сашка сел на скрипучей раскладушке. – Это ведь такой сундучок… В нем все, что угодно, может оказаться!
– Бабушкины вязальные крючки и квитанции за квартплату.
– Не-е… – задумчиво сказал Сашка.
– А если и «не-е»! Какое наше дело?
– Но должны же мы ему помочь! – Сашка опять кивнул на Андрюса. Потом вскочил, включил лампу.
– Не выдумывай! – отрезал я. – Мы кто? Жулики?
– Но мы же ничего не возьмем! – возмутился он. – Только поглядим, если он не заперт! – И добавил: – Вы же сами видите – это не простой сундук. Вдруг в нем…
– Что?
– Вдруг… книга. Ришелье…
Я присвистнул. Крутнул у виска большим пальцем с растопыренной ладонью. Но получилось это неубедительно. Потому что предательски шевелился уже червячок любопытства. И знакомое ощущение тревоги и поиска глухо толкнулось в сердце. Я сел. А Сашка уже стоял посреди комнаты – в куцей широкой маечке, в черно-оранжевых трусиках, похожих на клочок тигриной шкуры, костлявый, с торчащими, как рожки, сосульками волос и растянутой в полумесяц улыбкой. Ну воистину маленький бес-искуситель.
– Сашка, нехорошо же это! Без спроса… Даже неприлично.
– Одним глазком…
– Ох, добром это не кончится.
Он еще шире растянул свои губы в трещинках.
– А может, и кончится.
3. Голос
Мы из осторожности не стали зажигать свет в комнате Генриетты Глебовны. Включили лампочку в прихожей, широкий луч упал из двери на комод. На сундук. Узорная жесть заблестела – ну точно как на картине. Сашка подтащил старинный дубовый стул. Ногу об ногу обтер босые ступни. Встал на сиденье, оглянулся на меня. Я пожал плечами: мол, ты затеял, ты и продолжай. Но сердце перестукивало. Наверно, как у маленького Андрюса.
Сашка взял крышку за уголки. Приподнял. Звонкий жестяной щелчок раздался в натянутой тишине. Меня аж тряхнуло. Сашка тоже вздрогнул, но крышку не отпустил. За щелчком последовал другой, еще звонче. И снова, снова. Они складывались в дребезжащую мелодию – это играл музыкальный механизм. Какую-то колыбельную музыку. Кажется,
