style="font-size:15px;"> В отличие от меня, не знавшего до 1939 года ни слова по-русски, Павел, как и родители, кончившие русские гимназии, хорошо знал русский язык, особенно любил Пушкина. У нас был большой, хорошо иллюстрированный однотомник Пушкина дореволюционного издания, и Павел знал наизусть множество пушкинских стихов. В старших классах Павел сам писал стихи, даже большие поэмы, которыми родители гордились.
По окончании гимназии Павел поступил на юридический факультет Варшавского университета. В Варшаву брат ездил изредка – на отдельные курсы лекций и на экзамены. Посещение лекций было свободным.
В середине тридцатых годов – мы уже жили на другой квартире, более светлой и сухой, на Ботанической, 8 – к нам домой нагрянули с обыском. Их было двое, полицейский в форме и агент дефензивы (польской тайной полиции) в штатском. Несколько часов искали, все перерыли, в основном в комнате и вещах Павла. Обстановка в доме была напряженная. Мать стояла заплаканная. Отец и брат держались с достоинством. Павел был даже несколько ироничен.
Я сидел за столом и, пряча волнение, рисовал (мне было лет 10–11). Агент подошел ко мне и взглянул на мои рисунки. Там были танки и самолеты. Он ухмыльнулся и сказал Павлу: «Что ж вы, Тыкоцинский, так плохо воспитываете брата? Он же у вас растет милитаристом…»
Не помню, этот ли агент или другой, как позже рассказывал Павел, увидел его однажды на улице с еще одним студентом. Поравнявшись с ними, агент насмешливо бросил: «Как это вы, Тыкоцинский, правоверный сталинист, общаетесь с презренным троцкистом?» Как видно, польская охранка неплохо разбиралась в тонкостях политических разногласий своих подопечных, а сотрудники дефензивы не были лишены чувства юмора.
После обыска Павел был арестован, и помню, как мама, бледная и опечаленная, собирала продуктовые передачи и относила их в тюрьму. Поскольку у полиции не оказалось вещественных улик, чтобы пришить Павлу настоящее дело, через несколько месяцев его отпустили.
В шесть лет родители отвели меня в подготовительный класс гимназии, где преподавание велось на идише, на котором последние восемь-девять веков говорили еврейские народные массы Восточной и Центральной Европы. Таких гимназий в Польше было мало, как будто только в Белостоке и в Вильно.
Гораздо больше было древнееврейских гимназий с преподаванием всех предметов на иврите. Туда отдавали своих детей ортодоксально настроенные, преимущественно верующие евреи. Кроме этого, существовали частные еврейские гимназии с преподаванием на польском языке. Их было четыре в Белостоке. Там учились дети ассимилированной интеллигенции, а также девочки и мальчики из богатых семейств. Эти гимназии давали хорошую общеобразовательную подготовку и содействовали полонизации евреев. Наряду с гимназиями существовали неполные средние школы как светского (на идише), так и религиозного (на иврите) направления. Одну из наиболее передовых школ на идише, под названием «Югнт-фарейн» («Союз молодежи»),
