от него и осталась, бедняжка, которой имя даже родная мать не помнит.
Волчара и Шалаш ошеломлённо переглянулись.
– Ну и страсти ты нам тут рассказываешь, Петрович, – передёрнулся Шалаш. – Пропавшие люди, пронизывающие взгляды, стаканы с кровью.
– Святую правду, вот, ей же богу, святую правду! – немедленно парировал Петрович. – А вы уж как хотите: верьте или нет. Ну так поехали, что ли? А то дотемна не управимся!
Волчара кивнул и не спеша достал ключи от своей машины, затем направился к ней медленным, раздумчивым шагом. Шалаш – тот ещё не двинулся с места, ибо что-то в рассказе Петровича, какая-то часть рассказа упорно теребила его сознание своею незаконченностью, настойчиво требовала продолжения. Казалось, что-то промелькнуло в словах Петровича очень-очень пронзительное и интересное, кем-то напрасно оборванное, но на чём необходимо было остановиться повнимательнее. Очевидно, медливший Волчара (что, вообще-то, было ему несвойственно) испытывал ту же неудовлетворённость. И лишь когда Петрович и сын его уже дошли до «Нивы» и «Паджеро» Дуплета и уже совсем было собирались садиться за руль, Шалаш наконец вспомнил.
– Постой-ка, Петрович! – сказал он. – А что ты там говорил про испуг твоей жены? Вроде как что-то там в болоте её сильно напугало.
– Ах, это! – Петрович улыбнулся, довольный тем, что сумел поразить слушателей. – Да привиделось ей, будто из болота вылезла какая-то нечисть. Баба есть баба, что с неё взять!
– Ну, ты уж расскажи, раз начал, – попросил и Волчара, обернувшись.
– Дело туманное, тут я только со слов жены знаю. – Петрович смущённо почесал затылок, кажется, стыдясь мифотворчества собственной супруги. – Вишь, в чём суть, ночь тогда была звёздная, то есть тёмная, и рассмотреть что-то чётко не было никакой возможности. Тем более что она ещё и сама была под градусом, под хмельком, значит. Ну говорит, что увидела чёрный силуэт на двух ногах, который вылезал из болота и, роняя по пути комья грязи и тины, направлялся к дому Карловны. Как увидела его моя благоверная – или сама себя убедила, что увидела, – так сразу и обмерла, глаза закатила да и грохнулась в обморок. Больше уж ничего и не видела. А я, когда вышел за ней из дому, тоже по сторонам особо не глядел, потому как и не для чего было, а только подхватил её на руки да потащил в дом. После, когда она очухалась и начала голосить и рассказывать, что видела «двуногий ужас» – прямо так и сказала: «двуногий ужас», – тогда уж я, конечно, из дома вышел и до болота прошёлся, сколько она меня ни останавливала и ни стращала. Ну и что? А ничего! Только надышался болотной вонью. Никого живого там на берегу не было. И ни на берегу, ни на пути к дому Карловны не увидел я никаких следов или каких-нибудь там комьев грязи, тины или другой подобной пакости. Правда, надо признать, что и света у меня с собой не было – дурак, позабыл прихватить фонарь. Ну да чёрт с этим со всем! Мне-то что надо было сделать? Успокоить
