с черными сучками, густая крона которого создавала хорошее укрытие от дождя. Опять полил дождь, и мой неровный газон, хорошо подстриженный садовником Гэтсби, изобиловал маленькими грязными болотцами и доисторическими топями. С места под этим деревом не на что больше было смотреть, как только на огромный дом Гэтсби, и я стоял и созерцал его, как Кант – шпиль своей церкви, с полчаса. Его построил один пивовар десять лет назад на ранней стадии всеобщего увлечения «периодами» в архитектуре и желания воссоздать архитектурные стили разных периодов, и о нем ходили слухи, будто он согласился уплатить на пять лет вперед налоги за все близлежащие коттеджи, если их владельцы согласятся покрыть свои крыши соломой. Наверное, их отказ вонзил ему нож в сердце, поставив жирный крест на его плане «Основать Семью»: создать из окружающих домов архитектурный ансамбль, в котором доминировало бы его поместье, – и он вскоре скончался. Его дети продали его дом вместе с черным венком, который до сих пор висит на его двери. Американцы, хотя иногда и не прочь побыть наемными рабами, всегда проявляют упрямство, когда их пытаются сделать крестьянами.
Через полчаса снова выглянуло солнце, и по аллее к дому Гэтсби подкатил автомобиль бакалейщика с сырьем для приготовления его слугами обеда, и я был уверен, что он не съест даже ложки супа. Горничная начала открывать окна на верхних этажах его дома, появляясь на мгновение в каждом, и, выглянув из большого центрального эркера, задумчиво плюнула в сад. Мне пора уже было возвращаться в дом. Хотя дождь еще шел, он шел порывами, то усиливаясь, то стихая, напоминая неравномерное журчание их голосов, то нарастающее, то стихающее в порывах эмоций. Но с вновь установившимся затишьем я почувствовал, что затишье установилось также и внутри дома.
Я вошел внутрь; после всего созданного мною шума на кухне (осталось разве что перевернуть еще печку) я не думаю, чтобы они услышали хотя бы звук. Они сидели на противоположных концах дивана, глядя друг на друга так, будто какой-то вопрос был им задан или витал в воздухе, а от прежнего смущения не осталось и следа. Лицо Дэйзи было все измазано от слез, и когда я вошел, он подскочила и начала вытирать их носовым платком перед зеркалом. Однако перемена, произошедшая с Гэтсби, была просто разительной. Он буквально сиял; не обнаруживая себя в слове или в жесте ликования, какое-то новое благополучие светилось в нем и озаряло маленькую комнату.
– О, привет, старик, – сказал он, будто не видел меня сто лет. Мне даже на мгновение показалось, что он сейчас пожмет мне руку.
– Дождь перестал.
– Правда? Когда до него дошло, о чем я говорю, – что комната переливалась гирляндами солнечного света, – он улыбнулся, как синоптик, как ликующий покровитель воскресающего света, и повторил эту новость Дэйзи. – Что ты думаешь об этом? Дождь перестал.
– Я рада, Джэй. – Ее гортанный голос, полный больной, скорбящей красоты, говорил только о ее неожиданной радости.
– Я хочу, чтобы вы с Дэйзи пошли сейчас ко мне в дом, – сказал он. – Я хочу показать ей дом.
– Ты уверен, что хочешь, чтобы я пошел?
– Абсолютно,
