ее на курьих ножках – это древнее захоронение. Живым людям не нравится запах мертвого тела. А мертвым не нравится запах живых. Поэтому-то Баба Яга всегда восклицает: « Фу, фу, человеком пахнет»…
– Боженьки мои, – прошептала Ритка. – И ты, Маруся, не рассказывала этого?
– Когда это тебя сказки интересовали? – с обидой припомнила я.
– Я-то думала, вы библию учите, про Будду, Аллаха там…
– Мария не рассказывала вам многого другого, Маргарита.
– О… А…
– Словом, все придания имеют реальную основу, – продолжил Озоновский. – И гадания – это…
– Это нельзя! – выпалила Ртика, как примерная ученица.
– Правильно, Маргарита, – кивнул Озоновский. – Потому как гадание – это бесовщина. И кто нам может явиться в зеркале? Только дьявольский дух.
– Мамочки мои, – прошептала Ритка.
– Вы хоть «Чур, меня», – сказали? – вопрошал разгневанный Озоновский. Мне всегда нравилось, как он злится.
– Ага, – выдавила из себя Ритка. – Я больше никогда не буду гадать.
– И это верно, – прикрикнул мой профессор и любовник по совместительству.
– Сережа, хватит, – сказала я.
– Что?
– Ритке пора выходить.
– Ах, это…
Напуганная сверх меры, Ритка вылетела из машины пулей. Она даже не сказала « До свидания» или « Пока».
Мы подождали, когда она включит в квартире свет и помашет нам из окна рукой. Потом Озоновский поехал. Он долго молчал, а я не решалась заговорить первой. Наконец, я не выдержала и робко спросила:
– А что будет с моей машиной, Сережа?
– Ничего. Починят. Доставят. Все, как полагается.
– Спасибо.
Озоновский опять замолчал. Потом он вздохнул и осторожно спросил:
– Почему ты сразу не позвонила мне, Маша? Я бы приехал и забрал вас.
– Я уже говорила. Нам захотелось интересно провести канун Рождества. Это был тот самый случай. Хоть и было страшновато, в этом-то и был интерес! Ты не понимаешь! Ты в лагере никогда не отдыхал?
– В каком лагере?
– Ну, в сосновом бору, летом, естественно.
– Я… Не важно!
Понятно, – подумала я. Опять тайны. Про себя Озоновский говорил мало и скупо, по сути, я ничего про него не знаю. Сергей на все мои расспросы отвечал, что не любитель предаваться воспоминаниям. Довольно – таки часто я злорадно думала, что и про меня Озоновский знает далеко не все. Я вздохнула.
Домой, на Чистые Пруды, мы вернулись в три часа. То ли утра, то ли ночи. Это неоднозначный час. Граница. Граница между ночью и утром. Как сумеречная зона.
Мы легли спать. Вернее, это, может быть, Озоновский лег спать. Я же стала целовать его. И он стал мне отвечать, как же иначе… Мне всегда нравилось заниматься с ним любовью.
Озоновский сразу увлек меня, как только я его увидела,
