не ускользнуло от княгини.
– Князь Баратовский умер, – серьезно произнесла она. – Ты видишь перед собой его вдову.
Вольдемар поднял глаза; он, по-видимому, только теперь заметил траурное платье матери.
– Очень сожалею… ради тебя, – холодно проговорил он.
– Оставь это! Ты никогда не знал князя, и я не могу ожидать от тебя симпатий к человеку, который был моим мужем, но я осознаю также, что утрата, тяжело поразившая меня, опрокинула преграду, разлучавшую нас. Ты всегда хотел видеть во мне только княгиню Баратовскую. Может быть, теперь ты вспомнишь, что она – твоя мать, вдова твоего отца.
При этих словах Вольдемар поднялся таким порывистым движением, что стул полетел на пол.
– Оставим это. Я пришел, чтобы доказать тебе, что я не подвергаюсь никакому насилию и исполняю только свою волю. Ты хотела говорить со мной – я здесь. Что ты хочешь от меня?
В этих словах выказались вся прямолинейность и резкость молодого человека. Упоминание об отце, очевидно, глубоко оскорбило его. Княгиня также встала.
– Что я хочу от тебя? Я хочу разорвать тот круг, которым окружило тебя враждебное мне влияние. Я хочу напомнить тебе, что тебе пора теперь смотреть на все своими собственными глазами, а не следовать слепо навязанным тебе чужим взглядам. Тебя научили ненавидеть мать. Сначала узнай, заслуживает ли она этой ненависти, а затем рассуди сам! Вот чего я хочу от тебя!
Все это было произнесено с такой спокойной уверенностью и неприступной гордостью, что не могло не произвести впечатления на Вольдемара. Он почувствовал, что оскорбил мать, да и призыв к его самостоятельности не остался без результата.
– Во мне нет ненависти к тебе, мама, – сказал он.
В первый раз он произнес это слово.
– Но нет и доверия, – добавила княгиня. – А это – первое, что я должна потребовать от тебя. Тебе нелегко, я знаю это; ведь семена недоверия с детства сеяли в твоей душе. Твой опекун делал все возможное, чтобы усилить отчуждение между нами, и привязал тебя к себе. Боюсь только, что его воспитание малопригодно для наследника Вилицы.
– Я не потерплю никаких упреков по отношению к моему дяде Витольду, он был для меня вторым отцом, – с яростью крикнул Вольдемар. – И если меня позвали сюда затем, чтобы заставить выслушивать нападки на него, то я сейчас же уйду. Мы никогда не поймем друг друга!
Княгиня увидела, что сделала громадную ошибку: наружу прорвалась ненависть к опекуну, но это уже случилось, и уступать – значило ставить на карту весь свой авторитет. Тем не менее ей надо было во что бы то ни стало удержать Вольдемара.
Но тут появилась помощь с такой стороны, с которой она могла ожидать ее меньше всего. В самый решительный момент дверь открылась, и появилась Ванда, возвратившаяся с прогулки с отцом и не подозревавшая, что пришел гость.
Вольдемар действительно собирался уходить, но вдруг остановился как вкопанный, вспыхнув
