поставил стакан с плавающей на поверхности компота слюной на полку и взял взамен новый.
– Извините, – сказал я стоящему впереди огромному мужику, – можно пройти?
Мужик секунды две задумчиво смотрел на мое правое ухо. Потом повернулся к стоящему впереди:
– Ну ты думаешь шевелить булками?
Булками зашевелили все, и живой конвейер снова пришел в движение. Я заметил: облегченно переглянулись две поварихи, и, выбравшись из очереди, натолкнулся на острый взгляд молодой медсестры, которую время от времени встречал в коридорах. Кое-что в ней было: слишком – слишком черные глаза, слишком черные волосы, слишком темная помада, и белый халат только подчеркивал этот контраст. Она смотрела мгновение, потом повернулась и вышла, прижимая объемистую папку с бумагами к животу.
Стучали ложки. Все сосредоточились на еде. Хотя, нет. Время от времени я ловил на себе странные взгляды.
Гапонов сел так, чтобы я его видел, и улыбался, демонстративно облизывая ложку со всех сторон.
– Ну ты, браток, мальчиш-тормозиш… – за мой столик, шумно дыша, присел Петрович (так его все тут называют). Он рыхлый такой себе дядька с отдышкой. Я понял, что мой завтрак пройдет немного не так, как я хотел.
– Гапон же на тебя наехал… при всех… – паузы в его речи возникали в тот момент, когда Петрович хватал воздух ртом, отправляя кислород в свои зажатые обширным телом легкие. Одышка – не единственная особенность Петровича. У него еще не в порядке с чем-то в животе. Отчего он систематически попукивает. Ко всему прочему он вечно старается вникнуть в проблемы других, помочь советом… Всезнающий, всё понимающий, сердобольный Петрович. Вот так вот, сердобольно попукивая, он и подсел за мой стол.
– Он же тебя оскорбил… а ты… не ответил…
Я молча отодвинул поднос с едой. Особенности пищеварения моего непрошеного соседа активно воздействовали на мои органы обоняния и, возможно, зрения; мне вдруг показалось, что воздух вокруг нашего столика начал сгущаться. «Всё, – подумал я, стараясь дышать через рот, – позавтракал».
– Ну? – сдавленно произнес я.
Петрович, чавкая, пережевывал кашу. Губами при этом он выделывал нечто странное – складывалось такое впечатление, что эта часть лица живет сама по себе, отдельно от всего остального: носа, ушей, глаз…
– Что, ну? – роняя гречку изо рта, спросил он. – Нужно было ответить!
– Подставить другой стакан? – спросил я, внимательно глядя на крупинку, прилипшую к подбородку Петровича.
– Что? – Петрович перестал жевать.
– Ничего…
– Нужно было послать его подальше… – Петрович отодвинул пустую тарелку и придвинул следующую. Делая вид, что оглядываюсь по сторонам, я отвернулся и сделал отчаянную попытку вдохнуть как можно больше кислорода: мне уже стало казаться, что соседние
