недоверием, замер. «А тебя все-таки проняло… Неудивительно. Поди, о таком и мечтать не смел. Сейчас-то картечью на триста – четыреста шагов бьют, а я предлагаю на тысячу. Разница громадная! Понимает, что преимущество в дальности артиллерии почти сто процентов гарантирует победу над противником… Сейчас, по ходу, обниматься полезет. По крайней мере, по фильмам он именно так выражал свой восторг».
Однако пророк из меня оказался совсем хреновым. За окнами вдруг раздался громкий шум. Заржали лошади. Кто-то стал ломиться в ворота, с силой барабаня по доскам. Вдобавок оглушительно грохнул пистолетный выстрел.
– Государь! Государь! – в разлетевшееся стеклянными осколками окно вдруг влезла усатая рожа гренадера и заорала: – В Москве смута! Стрельцы в полки собираются, а их атаманы перед дворцом на царство Софью кличут. На Кукуй зовут идти иноземцев бить! Спасаться надо!
Боже, какой ор поднялся! Мне, как человеку не слишком военному, теперь прекрасно стало видно, что такое паника и в чем ее опасность. Кто-то из зала ломанулся уже при первых воплях гренадера, сшибая стулья, слуг с подносами. Начали кричать и петровские сопровождающие, призывавшие то ли спасаться бегством, то ли собирать войска, то ли прятаться куда-то. Не смог устоять и сам Петр, видимо до жути испугавшийся. Уже потом, когда я прочно войду в его ближний круг, он поделится причинами такой своей паники. Мол, в детстве уже был стрелецкий мятеж, когда на его глазах разорвали на части его дядю и двух других бояр. Стрельцы тыкали саблями в сторону его самого и его матери, называя царьком и несмышленышем.
– Лексей, готовь коней! – Швейцарец оказался почти единственным, кто сохранил присутствие духа. – Государь! Соберитесь! Здесь есть хорошее для обороны место. Это Троице-Сергиева кирхе…
Дальнейшие события в моей памяти слились в какую-то безумную череду быстро меняющихся сюжетов. Вот мы, группа всадников из двадцати – тридцати человек, в полной темноте куда-то скачем. Ветер бьет в лицо, ветки хлещут по телу, летят грязь и песок. Потом звучали какие-то громкие крики, слышалась стрельба, виднелось искаженное страхом лицо юного царя. А над всем этим гремел спокойный и умиротворенный голос старого инока, встречающего нас у ворот обители с тлеющей лучиной в руке.
И вот я уже лежу в келье на голых досках Троице-Сергиевой лавры и никак не могу заснуть. И дело было совсем не в жесткой соломе, колющей тело, или бодрящей прохладе в комнатушке какого-то монаха, а в обуревавших меня мыслях. Мыслей было множество – сложных, простых, больших, маленьких, о вечном, о суетном. Они, как маленькие пчелки, роились в моей голове… Я думал об испуганном Петре, думал о своем будущем. Пытался представить, что будет, когда я все-таки смогу найти ту самую картину. Куда она меня забросит в очередной раз? В прошлое или будущее? В какое прошлое или какое будущее? А может, я окажусь вообще в другом мире, которому нет названия? Кто знает, почему эти картины стали порталами в другие миры?
– Кто знает… – шептал я, ворочаясь с бока на бок. – Знал бы кто, голову оторвал
