и он повалился вперед, комком окровавленного тряпья ткнулся в траву.
Зачем? Мобильник, фотоаппарат, две тысячи рублей… и карточка, чтоб ее век не видеть! Хоть ты тресни, а снять с нее ничего не снимешь. И не за это ведь убил, не из-за денег, а потому что обидел сильно, посчитал его, Леху Костенева, не за человека. Выпить не захотел, сука! Это было как наваждение, как будто туман застлал башку и глаза. Где-то в этой башке гвоздем засела злоба и мыслишка какая-то. Нет! Сразу про деньги и мобильник он не подумал, нет! Это потом уже он придумал забрать все ценное, что можно толкнуть через знакомых. Или сразу так придумал? Ох, не помню, ломало меня тогда, хотел хоть водочкой подлечиться да с мужиком иногородним побазарить. Ну, может, бабла бы одолжил… Я б потом ему выслал. По почте. А он… Сука!
Леха сполз с лежанки, нашарил под ногами рваные калоши, в которых вчера бродил в темноте с Владькой по его участку в поисках огурцов. Теперь мысль насчет огородов показалась страшной. Лехе вообще уже второй день было страшно. Страшно после того, как выстрелил в затылок проезжему и заночевавшему в палатке мотоциклисту. Страшно после того, как обшарил и припрятал кое-что из его вещей. Страшно было катить по краю леса этот странный мотоцикл или скутер, как там их называют. Страшно было копать яму и затаскивать туда труп. Зачем прямо за огородами, зачем такую мелкую выкопал? Ведь собаки или лисы обязательно выроют. А-а, вспомнил, сил не было и светать должно было уже. Пока сообразил, что труп прятать надо, пока лопату стянул в поселке…
До зорьки вчера с Владькой засиделись, а сейчас уже… семь вечера? Леха побродил по дому, спотыкаясь о табуретки, нашел наконец початую бутылку портвейна. Сделав несколько глотков и вытерев ладонью рот, он сидел на краю лежанки и тупо смотрел в стену. В голове понемногу прояснялось, мысли становились четче, выстроились в жиденькую шеренгу и потекли в голове… потекли.
Труп придется выкапывать и… лучше сжечь! Ага, сжечь! Хрен кто его опознает, подумают, что бомж какой-нибудь. А еще лучше, чтобы подумали, что он сам сгорел. Грелся и сгорел! Леха схватил себя за голые плечи, худые ключицы, торчавшие из-под серой от грязи майки. Его опять начало трясти. Сначала он подумал, что от радости от удачной мысли, но потом понял, что все равно от страха. Страшно! Страшно, как будто мертвец схватит за руку! Схватит и спросит: «А зачем ты меня убил?»
До часу ночи Леха таскал от шиномонтажной мастерской в балку старые покрышки. Тяжело было, но он все таскал и таскал. Леха обливался потом, спотыкался, останавливался, чтобы отдышаться, но все равно перетащил десять автомобильных покрышек. Потом он далеко обошел огороды, нашарил в темноте портвейн и выпил в два присеста целую бутылку. Сразу потеплело, сразу стало спокойнее и даже как-то веселее на душе. Фигня, кто его найдет! Делов-то на два часа, а потом живи и радуйся. И Владька обещал толкнуть в Жарково «мобилу» и «фотик». Какой-то кореш у него там нарисовался, обещал помочь.
Леха поднялся на ноги, пошатнулся и оперся на черенок чужой лопаты. Спокойно! Надо сходить и доделать это дело. Лехе показалась смешной придуманная фраза. Он хмыкал, крутил головой и шел, задевая лопатой за кусты. И только когда он подошел к чернеющему среди травы небольшому холмику, ему опять стало страшно. Выкопать он выкопает, а как тащить? Вот ведь дела! В обнимку, что ли? Или на хребте? Леху снова стал бить озноб.
На негнущихся ногах он добежал до дома, кое-как открыл дверь дровяного сарая и долго рылся в темноте, пока не нашел то, что искал. Старый брезент… вот хорошо, что не выбросил! Трясущимися руками свернул пропахшую мышами толстую ткань и снова поспешил к огородам. Только ноги уже так быстро не несли.
Потом с лязгом зубов Леха втыкал в землю лопату и отбрасывал в сторону комья, втыкал и отбрасывал. А потом лопата ткнулась в мягкое. Леха вытер рукавом нос, сплюнул и стал работать аккуратнее, больше отгребал, чем рыл. И когда наконец показались носки ботинок с толстой подошвой, Леха облегченно вздохнул. Ухватившись обеими руками за ботинки, он принялся тянуть. Он падал, вставал, снова хватался и тянул. Ботинки выскальзывали из потных рук, дыхание стало прерывистым, а сердце билось так, что готово было выскочить из груди.
Наконец тело поддалось, пошло, раздвигая землю. Закоченелые мертвые руки как будто цеплялись пальцами за рыхлую землю, а лицо было черным, черной дырой зиял приоткрытый рот. Леха кое-как затащил тело на брезент, повернулся, ухватил через плечо один конец и, пошатываясь от напряжения, с натугой потащил свой страшный груз. Потом опомнился, бросил брезент и снова вернулся к яме. Очень старательно закопал, разровнял землю и чуть было сдуру не притоптал ногами.
Потом снова вернулся и поволок по траве тело. В балке с одышкой и сердцебиением он долго обкладывал труп покрышками, потом долго пытался поджечь. Покрышки занимались плохо, чадили. Лехе хотелось вернуться, проломить дверь в мастерской и найти там бутылку с бензином или соляркой. Что-то там такое было.
Постепенно балка осветилась разгоревшимися наконец покрышками. В небо поднялся черный столб, который было видно даже на фоне беззвездного
