разносила квартиру в пух и прах, а сенбернар не сжирал обед на завтра, непредусмотрительно забытый вечером на столе.
Жили они все в большой квартире, доставшейся Юле еще в наследство от бабушки. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что квартира была почти в самом центре Москвы, недалеко от Садового кольца, в отличном месте рядом с Зоопарком, а плохо потому, что дом старый, и, как эту квартиру не ремонтируй, все равно не удавалось добиться от нее новизны и сияния, которые в других квартирах, поновее, возникают после евроремонта. У Юли же то потолок протекал, то паркет вспучивался, да и мебель бабушкина плохо вписывалась в современный дизайн. А выбросить было жалко, потому что такую больше не купишь, и они даже ссорилась из-за этого иногда с мужем Мишей.
Муж Миша, с которым Юля прожила вместе всю свою жизнь (ну, не всю, но больше десяти лет уж точно, все равно столько не бывает), последние года три работал директором туристического агентства. Это тоже было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что Миша там зарабатывал много денег и они все жили, ни в чем не нуждаясь, и раза два в год ездили отдыхать куда-нибудь в красивые места, и машина у них была хорошая, и шубу Юля купила, а плохо – потому что он мало того, что работал целыми днями, так еще и в командировки часто уезжал. Тоже, между прочим, во всякие красивые места, разрабатывать новые маршруты, но один, без Юли, и это действовало ей на нервы. Без мужа она боялась гулять по вечерам с собакой в новой шубе, а машина, хоть и оставалась ей в единоличное пользование, тоже большого смысла не имела, потому что ездить на ней Юля успевала только в магазин за продуктами, и то раз в неделю.
В собаке, если честно, ничего хорошего не было – она, вернее, он, Пусик, был здоровенным, как лошадь, прожорливым, как свинья, и с удивительно вредным для такой благородной породы характером. Все десять с лишним лет (потому что его подарили как раз на свадьбу друзья-шутники) он воровал еду со стола, грыз тапочки и пачкал одежду шерстью, смешанной со слюнями, но Юля все равно его почему-то любила, а уж дочка Ксюша и просто души в нем не чаяла, каталась на нем верхом, как на лошади, и считала самым главным членом семьи.
Сама Ксюша как раз в этом году пошла в школу, так что вся Юлина жизнь теперь была подчинена казенному ритму: встать-разбудить-отвести-забрать-покормить-сделать уроки-в музыкальную школу-забрать-ужин-спать. Да, и еще когда-то надо было гулять с собакой.
Юля не жаловалась, ей было не привыкать, она, собственно, жила в таком режиме с Ксюшиного рождения. Дочка была слабенькой, часто болела, в садик ее не отдавали, а на няню денег тогда не хватало. Сейчас бы, конечно, хватило, но Юля все равно уже не работала, а пускать чужого человека в дом ей не хотелось. То же и с домработницей. Можно было найти кого-нибудь убираться в квартире и ходить за продуктами, но Юле почему-то было противно, что кто-то посторонний будет рыться в ее вещах, а ездить за продуктами в магазин ей даже нравилось.
В самом деле, это же совсем не то, что по продуктовому рынку толкаться. Приехала на машине – в центре не очень много больших супермаркетов, приходится подальше отъезжать, но и это не беда, Юля водила недавно, и ей это было в удовольствие. Приехала, запарковалась, пробежалась по чистому светлому магазину с большой тележкой, набила багажник вкусными вещами, привезла все домой – красота. Юля с удовольствием представляла себя со стороны – молодая элегантная дама, в красивой шубе, на хорошей машине, эх, жалко, никто, кроме мужа, не ценит, да и он норовит в командировку отъехать…
Ксюшина школа, хорошая, английская, находилась по другую от них сторону Садового кольца, в тихом центре, на Бронной. Пешком туда было идти минут пятнадцать, а ехать, с разворотами по кольцу, все полчаса, не считая утренних пробок. Поэтому Юля, конечно, водила ее туда пешком, пешком же и забирала, и эти походы, поначалу своей нелепостью раздражавшие, постепенно стали ей нравиться. Особенно дневные, когда Ксюшу надо было из школы забирать, потому что с утра они обычно торопились, да еще Юля часто брала с собой пса на прогулку, и это разрушало остатки очарования. А как его, мерзавца, с утра не возьмешь? Он же здоровый, упрется, ляжет под дверь, может, если что, и из дому не выпустить. А вот днем – другое дело. Можно было не спеша идти по улице, что-нибудь тихо думать сама с собой, заходить в попутные магазинчики. Юле, несмотря на ее домоседство, не так уж часто удавалось оставаться одной и никуда не спешить, а что касается удовольствия от заходов в магазин с ребенком любого возраста… Вы сами-то пробовали? В хорошую погоду она даже иногда специально выходила за Ксюшей немножко пораньше, делала лишний круг по Патриаршим прудам, присаживалась на лавочку, подставляла солнцу лицо…
Сейчас-то, когда уже на дворе стояла мокрая по-московски осень-предзимье, вся в слякоти и грязи, особенно сидеть не хотелось. Юля медленно шла по бульвару Патриарших прудов, глядела по сторонам. У Ксюшки звонок только через полчаса, она почти на месте, можно не торопиться. Красивое все-таки это место, даже в погоду такую дурацкую. Если б вот только пруд разрывать не начали… И памятник, говорили, опять тут хотели дурацкий поставить, вроде какой-то примус… Придумают тоже. Не зайти ли, пока есть время, куда-нибудь
