о от младшего сына Володьки, в котором тот сообщал, что демобилизовался, и ей почему-то казалось, что Володька явится именно ночью и именно вот в такую шальную погоду, и все дремотные думы у Дарьи были опять-таки о сыновьях. Они, ее радость и боль, жили не так, как ей хотелось бы. Старший из них, Иван, меньше других волновал Дарью, хотя и в его жизни было не все гладко. Живет он рядом, через забор, в большом добротном доме, оторвавшись от родного гнезда еще в ту пору, когда средний – Дмитрий, или, как все его зовут в деревне, Митька, хозяйствовал не в городе, а дома. И была надежда, что или он, или поскребыш Володька осядет на отцовском поместье, обновит его и пустит новые ростки в родной деревне, и долго еще будет стоять и жить род Тулуповых, извечных потомственных крестьян. Но Митька огорчил мать и обидел, наверное, на всю жизнь. Немногим больше двух лет после армии пожил он в деревне, поплотничал, погулял и, женившись, сразу же укатил в город – служил Митька в Москве, вот и потянуло его в шумную жизнь. Вначале вроде бы хотел он подзаработать на стройке, людей поглядеть и себя показать, да вернуться, но Дарья-то чувствовала, что это навсегда. Первое время она еще рассчитывала на Машу, невестку: видела Дарья, что та едет в город без особого желания, с неохотой, и думала, что рано или поздно, по русской пословице – ночная кукушка денную перекукует – уломает Митьку, повернет его опять на крестьянство. Но Митька и тут больно ударил мать: не пожилось ему, непутевому, с Машей – бросил ее с дитем малым, нашел городскую. А уж какая городская поедет в деревню! Новая сноха и в гости-то всего раза три приезжала. Да и то, надо сказать, не понравилась она Дарье. Уж больно привередливая: то ей не по вкусу, другое не по нраву. Потому, может, и Дарью не больно тянет к ним, хотя поесть, попить у Митьки чего только нет. Крепко осел он в городе, зажил. И это бы хорошо, что зажил, если бы все честно, по-людски было, а то ведь тайно все заработано, хоть и своим трудом. А началось с того, что Митька, устроившись работать на мебельную фабрику, стал дома дефицитную мебель делать и каким-то образом, сбывать. Не зря, видно, с малых лет бегал к деду Храмцову, первоклассному столяру, поднаторел у него. И, хотя разговоры идут о какой-то перестройке, душа у Дарьи болит за непутевого – вдруг милиция прихватит за нарушение законов, что тогда – тюрьма? Вот и рассудительный Иван, узнав про Митькины выкрутасы, сказал ему: «С таким разворотом, брат, окно с решеткой будет обеспечено. Тебе беда, и нам позор на всю деревню до конца дней». Но Митька только ухмыльнулся в ответ, и разошлись их души, как лодочка с берегом. А материнскому сердцу все боль, переживание. Одно утешает – сам Иван не погнался за длинным рублем, остался в деревне, и пусть нет у него того достатка, что у Митьки, но на ногах он стоит крепко, хотя жизнь и его пожевала. Вначале, пока он служил, невесту увели. Дарья тогда шибко переживала: запил Иван по возвращению, забуянил. Но, видать, характер у него крепкий, отцовский – остепенился, с год походил хмурее хмурого, потом нашел себе зазнобу, зажил как все люди. Дети пошли, радоваться бы да радоваться, но жизнь по-своему повернула. Сделали его жене операцию, а она, по крепкому своему здоровью, подняла ведерный чугун с кормом для свиней, шов и разошелся, пока то-се, и не спасли ее врачи. Опять Иван горевал, пил. Но на руках дети малые, обихаживать их надо, растить да и дальше жить. Снова он женился, взял молодайку – Нюру Брагину из Еремеевки – центральной усадьбы совхоза. Хороша собой, и хозяйка добрая, детей Ивановых не обижает, а только вот есть у нее одна нехорошая струнка: завистливая больно, любит, чтобы в доме было лучше, чем у других, в богатство тянется. Митька для нее прямо свет в окне, жизненный пример, Дарья не раз думала думку, что судьба неправильно распорядилась: надо бы Ивана с Машей свести, а Митьку с Нюрой. Но что случилось – то случилось. Да и знала Дарья, что на душе у Ивана другая: та – первая, Дуся Храмцова. Материнское сердце не обманешь. В свое время не устояла Дуся перед соблазном, погналась за достатком, за сладкой жизнью, да так и сломалась, очерствела, другим человеком стала. А жаль, муж у нее на машине разбился, как раз вскорости после того, как Иван схоронил жену. Могли бы и сойтись, да не захотел Иван почему-то, но любить – любит. Непонятно только, за что. А может, и не любит, может, только боль та и осталась, обида…
Теперь вот новая тревога закралась Дарье в душу. Опасается она, что Володька, ее надежда и опора, не усидит в деревне, потянется в город. Он тоже по службе нюхнул городской жизни, устоит ли? И материнским чутьем Дарья почти утвердилась, что не удержать его рядом, оставит он ее одну-одинешеньку, и тешиться ей радостью только в редкие его наезды. Да и то сказать, удерживать молодежь в деревне нечем, и без того небольшая, она едва ли не наполовину обезлюдела – разъехался народ кто куда. Кто на центральную усадьбу перебрался, где и работу найти легче и веселее. А кто и на городскую жизнь прельстился, хотя, по твердому убеждению Дарьи, человеку, рожденному и выросшему в деревне, прижиться в городе трудно, а иногда и невозможно, даже погибельно – слишком много соблазнов наваливается на него в короткое время, и не каждый может устоять против них и не сломаться.
Только природа и радует еще людей. Лес и степь вокруг, озеро, тайга не очень далеко. Охотникам да рыбакам раздолье. Дарья не раз ловила себя на мысли, что Иван только потому и не тронулся с места, что любит охоту и рыбалку. Митька
