чуть-чуть повыше ее был, а сейчас она едва до плеча ему достает. Да и дробненький он был, худой – теперь плечи не охватить, грудь развернута и лицом пригож, вылитый мама родная, а на гимнастерке значков всяких – не счесть.
Володька тоже поглядывал на мать, и в его глазах, больших и серых, с голубизной, светилась спокойная, нежная радость.
– А ты, мам, постарела. – Он одним махом взлетел на приступок, ухватился сильными руками за ребро печной доски и перекинулся на лежанку.
Дарья вешала на шесток, у дымохода, его штаны, заглядывала в печь, и пламя бросало трепещущие блики на ее счастливое лицо.
– Постареешь, сынок, все одна да одна. А хлопот – полон рот.
– Как одна? А Иван, внуки?
– Так это все налетом, временно. Иван вот недавно был – помогал мне теленка занести в избушку. Корова час назад отелилась.
– А Митя что – не приезжает?
– Редко. Был как-то по осени один раз, и все.
– Чего так? – Володька откинул подстилку и лег голой спиной на прогретую печь.
– Богатеет все. Какой-то кооператив со своим начальником организовали и шпарят мебель на продажу. Где ж ему время найти для матери. – Дарья поглядывала, куда бы пристроить сырой бушлат сына, и решила набросить его прямо на припечик. – Засупонила его Галька, не вырвется. Там в доме, что у доброго купца, чего только нет: и мебель – не мебель, и ковры – не ковры, и хрусталь… – Дарья спохватилась, осудила себя в душе за то, что повернула разговор на прочное Митькино житье. Прельстить оно может Володьку, уманить в город, и чуточку схитрила: – Да не в богатстве счастье, сынок. Раньше Митя шутником был, веселым, а теперь все больше молчит да в окно смотрит, на замок затворился, и цвету нет – лицо какое-то серое.
– А у Ивана как дела?
– Пока все хорошо.
Володька помолчал.
– Про Машу что-нибудь слышно?
Дарья глубоко вздохнула.
– Она выходила замуж, вскорости как с Митей разошлась. Мужик, сказывали, добрый попался, да не повезло ей снова: зарезали его в пьяной драке. Заступаться он вроде бы полез за кого-то, его и пырнули ножом – умер в больнице. Маша теперь опять одна. – Дарья закончила наконец хлопотать над одеждой сына и присела на скамейку. – А я думала, что ты к Мите вначале заедешь, а уж потом сюда.
– Что бы это я к ним поехал, когда у меня мать родная есть, – совсем тихо ответил Володька.
– Ну спасибо, сынок. – У Дарьи пробилась слеза, и она утерла глаза сухой рукой. – Да ты вроде дремлешь? Ну спи, спи, отдыхай. – Изба освещалась тускло, и выглядела убого и сиротливо: старый, видавший виды стол в переднем углу, накрытый потертой клеенкой, вокруг него обшарпанные лавки. Над столом – икона – благословение матери в день давней свадьбы, слева – сундук, тоже материнский подарок, а над ним – вешалка для одежды. Но Дарья по-новому, без щемящей тоски, окинула взглядом эту привычную обстановку и прислушалась. Ей в какой-то миг показалось: а не привиделось ли все это? Она хотела встать, стряхнуть тревожное наваждение, но увидела на припечке сапоги, бушлат и успокоилась.
