Он вдруг сделался завсегдатаем богемного кафе «Клозери де Лила» с его знаменитыми деревьями и статуей маршала Нея. Или целыми днями бродил по кладбищу Монпарнас, читая надписи на могильных плитах, чтобы на следующее утро проделать то же самое на кладбище Пер-Лашез. Большую же часть времени мы просто прогуливались по улицам и паркам Парижа, чего никогда не делали ни в одном другом городе.
Морозное утро лучше всего подходило для променада по авеню де ла Гранд-Арме к затянутым туманной дымкой аллеям и прудам Булонского леса. По заиндевелой булыжной мостовой грохотали колеса закрытых карет. За высокими коваными оградами, укрытыми снежными шапками, в окружении зарослей кустарника стояли тихие особняки.
– Мой дорогой Холмс, – сказал я однажды вечером. – Думаю, будет лучше, если наши пути на время разойдутся. Не нахожу смысла в нашем дальнейшем пребывании в Париже. Во всяком случае, в моем. Позвольте мне вернуться в Лондон к своим обычным занятиям. Вы можете задержаться здесь, сколько сочтете необходимым. Но я не вижу причины оставаться.
– О нет, Ватсон, – спокойно возразил он. – Причина есть, и самая важная на свете. Поверьте, для ее достижения потребуются все наши силы.
– Могу я узнать, что это за причина?
– Не стоит торопить события, – уклончиво ответил Холмс. – Плод должен созреть.
Созревал он, как мне показалось, с черепашьей скоростью, в течение целой недели. Наши утренние прогулки переместились в северо-восточные районы с их славным революционным прошлым. По маленьким пешеходным мостикам мы переправлялись через канал Сен-Мартен. Холмс изучал подъездные пути станции Обервилье с тем вниманием, какое другие гости Парижа уделили бы Моне Лизе в Лувре. Позднее зимнее солнце багряным шаром поднималось сквозь туман над площадью Республики, где, словно гигантская амазонка, высилась статуя Марианны. Ближе к вечеру мы добирались до ярко освещенной фонарями площади Согласия. На противоположном берегу из дымки выглядывали шиферные крыши домов на набережной д’Орсе.
Так прошло пять дней. Холмс словно составлял в уме карту города, отмечая на ней все переулки, тупики и лазейки, позволяющие выйти через черный ход или сократить дорогу. Вечером на лестнице, ведущей к нашему номеру, раздались шаги, за дверью на мгновение показался человек и быстро протянул Холмсу красивый конверт с золотым вензелем RF. Мой друг прочитал письмо, но ни слова не сказал мне о его содержании.
На следующее утро он вышел из своей комнаты в костюме еще более причудливом, чем любой из его прежних нарядов, превращавших его то в бродягу, то в матроса-индийца. На нем был парадный черный фрак с белым галстуком. Прежде чем я успел спросить, какого дьявола он так расфрантился, послышался осторожный стук и в номере появился вчерашний посетитель, также в вечернем туалете. Они с Холмсом о чем-то переговорили вполголоса, я сумел разобрать дважды повторенные слова «мсье президент» и просьбу поторопиться. Мой друг молча последовал за гостем. Я подошел
