как ветер отделен от воздуха, обладая собственной, вторгающейся в тебя формой. Крутой и скользкий берег обрамляли заросли плакучей ивы, еще безлистой и бессильно поникшей, как трава. Рокот реки был негромким, но насыщенным, казалось, что он исходит из самых ее глубин, из некоего потаенного места, где река с ревом вырывается из-под земли.
Река петляла, и я потеряла ощущение направления. В других капканах мы нашли еще ондатр, вытащили их, стряхнули и спрятали в мешок, а капканы перезарядили. У меня окоченело лицо, окоченели руки и ноги, но я не признавалась в этом. Я не могла. Отцу – не могла. А он никогда не предостерегал меня держаться подальше от края воды, он априори считал, что у меня достаточно здравого смысла, чтобы не свалиться. Я никогда не спрашивала, как далеко мы идем и скоро ли кончатся капканы. Наконец заросли остались позади. Вечерело. Мне тогда, да и после долгое время, не приходило в голову, что это те же самые заросли, которые видно с нашего двора, – веерообразный холм, а посреди него голые деревья, в ветреный день казавшиеся тоненькими прутиками на фоне неба.
Теперь по берегам вместо ив стояли кусты выше моего роста. Я осталась на тропинке на полпути к берегу, а отец спустился к воде. Нагнувшись за капканом, он пропал из виду. Я не спеша огляделась и увидела кое-что еще. Впереди, чуть выше по берегу, спускался человек. Он бесшумно пробирался сквозь кусты и двигался так легко, словно под ногами у него пролегала невидимая тропа. Сначала я видела только его голову и верхнюю часть туловища. Человек был смуглый, с высоким лбом в залысинах и длинными волосами, зачесанными назад, лицо прорезали глубокие вертикальные морщины. Кусты поредели, и я увидела его целиком: его длинные ловкие ноги, его худобу, невзрачную маскировочную одежду и то, что он нес в руке, поблескивающий на солнце предмет – небольшой топорик или тесак.
Я не сдвинулась с места, чтобы предупредить или позвать отца. Мужчина шел мне наперерез чуть впереди, неуклонно приближаясь к реке. Говорят, что людей парализует страх, но я просто оцепенела, будто меня поразила молния, и не страх сковал меня, а скорее узнавание. Я не удивилась. Бывает, что увиденное тебя не удивляет, то, о чем ты всегда знал, является перед тобой так естественно, двигается так ловко, с удовольствием, не торопясь, как будто оно сотворилось в первую очередь по твоему велению, из твоего ожидания чего-то окончательного, леденящего кровь. Я всю жизнь знала, что где-то есть такой человек, за дверью, за углом, в темном дальнем конце коридора. И вот теперь я его увидела и просто ждала, как дитя на старом негативе, похожее на электрическую вспышку на фоне темного послеполуденного неба, с пылающим нимбом волос и выжженными глазами сиротки Энни. Мужчина нырнул в гущу зарослей, направляясь в папину сторону. И я почему-то сразу подумала про самое худшее.
А отец его не видел. Когда он выпрямился, мужчина был всего в трех футах от папы и заслонил его от меня. Я услышала папин голос после минутного замешательства, голос спокойный и дружелюбный:
– Привет,
