Стой! Догоним, убьем.
«Куда вам, суки милые. Куда вам меня догнать».
– Бах! Бах!
А я уже совсем от них далеко, наугад бьют. Пули где-то в стороне видать прошли, посвиста и не слышал. Через ручеек перемахнул, с километр еще отмахал, выбежал на кромку леса и назад шмыгнул. Стоп, привал. Надо передохнуть.
Посмотрел в небо, оно уж сереет, к вечеру дело идет, мое время начинается. Слезы вытер, отдышался хорошенько, лег на спину под сосенку и думаю: «Сколько же тебе еще тебе, Спиря, везти-то будет? Будто бережет тебя кто…». Да с такой мыслью и задремал. Так меня баба эта в деревне накормила, что хоть страху все ж и натерпелся пока бежал, на полное брюхо в сон потянуло.
Но самое чудное потом было, когда я уже и от своих спася, и от полицаев убежал, – Князев замолчал, повертел в руке стопку, поставил ее обратно на стол. – Не чудное даже, а не знаю, как и сказать… В общем слушай, а поверишь – нет, твое дело. Это уже в августе было, когда впереди по пути моему артиллерия стала погромыхивать. Еле-еле ее было слыхать, но я то этих звуков так долго ждал, что расслышал сразу и приободрился малость. Значит, встал фронт, застопорились немцы, рано помирать. А и помереть все ж таки можно, поскольку с голодухи у меня тогда совсем живот свело, вовнутрь его повернуло. Силенок маловато осталось, даром, что жилистый, в деревни зайти боишься, хотя жратвы бы дали, наверное. Да боюсь в деревню зайти, понимаешь ты. Раз-два с рук сходило, мимо беда пролетела или я от нее убежал, а больше, глядишь, и не сойдет.
Вот лежу как-то к вечеру у кромки леса, изучаю местность – деревеньку домов в тридцать, – как в училище обучали. Размышляю, как к ней подойти лучше, как отходить быстрее, если потребуется. Ближе всего ко мне, будто от других в сторонку отбежал, небольшой домишко обветшавший, покосился даже малость. Рядом с ним огород, шляпки подсолнечные качаются. Думаю, станет смеркаться, может свеколки подкопаю или морквы, хоть они, наверное, и не выросли еще толком. Жаль, спичек нет, со спичками я бы королем был. Нарыл картошки, напек… Эх ты ж ворона-Матрена! Сплюнул я с досады, как слышу позади меня голос:
– Ты, внучок, не в огород мой, часом, собрался?
Глуховатый такой голос, ласковый, такой же, как у моей бабушки родимой Прасковьи Егоровны.
А меня солнышко пригрело, думки мои в полудреме вертятся, вот я сквозь дрему и отвечаю:
– Пока не решил
И тут же подскочил, как водой холодной облили. Оглядываюсь, бабушка-старушка, как с картинки из книжки со сказками, что у нас в доме была. Даже вязанка хвороста за плечами и та на месте. Стоит, улыбается тихонько, глаза щурит. Лицо морщинистое, юбка длинная из рядна какого-то, кофточка такая же, взгляд ласковый, но внимательный будто и тебя и сквозь тебя видит. И веришь – нет, тут же вспомнил я, где взгляд такой наблюдал. На иконе у Божьей Матери, что в комнатушки у бабули моей висела. Понял – нет? Думаешь, не бывает такого? А было. И сразу будто размякло что-то у меня в душе, так, что слезы из глаз едва не брызнули. Но я их придержал все-таки, успокоился, обстановку здраво оценил и спрашиваю:
