не желал замечать женщину-труженицу, как не замечает и сейчас труженика-ребенка.
Ребенок еще не заговорил, он все еще слушает.
Ребенок – это сто масок, сто ролей способного актера. Иной с матерью, иной с отцом, с бабушкой, с дедушкой, иной со строгим и с ласковым педагогом, иной на кухне и среди ровесников, иной с богатыми и с бедными, иной в будничной и в праздничной одежде. Наивный и хитрый, покорный и надменный, кроткий и мстительный, благовоспитанный и шаловливый, он умеет так до поры до времени затаиться, так замкнуться в себе, что вводит нас в заблуждение и использует в своих целях.
В области инстинктов ему недостает лишь одного, вернее, и он есть, только пока еще рассеянный, как бы туман эротических предчувствий.
В области чувств превосходит нас силой – не отработано торможение.
В области интеллекта по меньшей мере равен нам, недостает лишь опыта.
Оттого так часто человек зрелый бывает ребенком, а ребенок – взрослым.
Вся же остальная разница в том, что ребенок не зарабатывает и, будучи на содержании, вынужден подчиняться.
Детские дома теперь уже меньше похожи на казармы и монастыри – это почти больницы. Гигиена есть, зато нет у них улыбки и радости, неожиданности и шаловливости; они серьезны, если не суровы, только по-другому. Архитектура их еще не заметила; «детского стиля» нет. Взрослый фасад, взрослые пропорции, старческий хлад деталей. Француз говорит, что Наполеон колокол монастырского воспитания заменил барабаном – правильно; я добавлю, что над духом современного воспитания тяготеет фабричный гудок.
Приведу пример, попытаюсь объяснить.
– Я скажу маме на ушко.
И, обнимая мать за шею, бормочет таинственно:
– Мамочка, спроси доктора, можно мне булочку (шоколадку, компот)?
При этом поглядывает на доктора, кокетничая улыбкой, чтобы подкупить, вынудить позволение.
Старшие дети шепчут на ухо, младшие говорят обычным голосом…
Был момент, когда окружающие признали, что ребенок достаточно созрел для морали:
«Есть желания, которые нельзя высказывать. Эти желания бывают двоякие: одни вовсе не следует иметь, а если уж они есть, их надо стыдиться; другие допустимы, но только среди своих».
Нехорошо приставать; нехорошо, съев конфетку, просить вторую. А иногда вообще нехорошо просить конфетку: надо ждать, когда сами дадут.
Нехорошо делать в штанишки, но нехорошо и говорить: «Хочу пись-пись», будут смеяться. Чтобы не смеялись, надо сказать на ухо.
Порой нехорошо вслух спрашивать:
– Почему у этого дяди нет волос?
Дядя засмеялся, и все засмеялись. Спросить можно, да только шепотом, на ухо.
Ребенок не сразу поймет, что цель говорения на ухо – чтобы тебя слышало лишь одно доверенное лицо; и ребенок говорит на ухо,
