дома, который всё обещали снести, но не сносили. Дом перестоял землетрясение 1928 года, и старуха уверилась, что он теперь перестоит всё.
Семенов испытывал неловкость. Обычно еще на подходе к дому – своему ли, чужому – начинал целоваться, а там как-то все происходило само собой, но теперь ему целоваться не давали, отворачивались. Это его разозлило. Он сам разделся до трусов и лег. Марина смотрела на него, как взрослая на пионера.
– Ну так что же? – спросил Семенов.
– Ничего, ложись баиньки.
– А вы?
– А мне рано баиньки. Но я посмотрела, где ты живешь, мне любопытно было. Теперь буду знать, и никуда ты теперь не денешься.
И Марина оглядела комнату, словно запоминая детали обстановки.
– Ты что же, Лёша, думал? Ты думал, может быть, что я после моего истребителя с тобой ночевать стану? Я, Лёша, после истребителя не могу с человеком. Я, если хочешь знать, его бросила, но, если хочешь знать, любила. И ты, мальчик, думал, что я с тобой буду после него? Ой, уморил.
И она расхохоталась не ведьминским, а девчоночьим смехом, каким над Семеновым смеялись во дворе.
– Дурак ты дурак, – сказала она снисходительно. – Тебе пустышку сосать. Но ты смотри, не болтай много. Я теперь знаю, где ты живешь, да и еще кое-что про тебя знаю.
Семенов не удивился бы, если бы Марина выпорхнула в окно, но случилось гораздо более странное. Она вышла, хлопнула внизу дверь, и Семенов, понятное дело, прильнул к окну. Он увидел в ртутном свете единственного фонаря, горевшего, как нарочно, прямо напротив их дома, как вышла Марина, и тут же из кустов вышагнул молодой атлет, повыше Марины ростом, а роста она была немалого. Он будто бы караулил, но Семенов мог поклясться, что никакой слежки за ними не было. Возможно, атлет материализовался из воздуха, а возможно, он Семенову померещился – у страха глаза велики.
Но Марина взяла атлета под руку и склонилась головой к его плечу, и так они и растворились в ночи, полной цикад.
Глава вторая
Сеть
1
Все люди делятся на две категории, говаривал Царев, но критерий деления утрачен. Дореволюционный поэт писал, что все люди делятся на тех, кто уже покупал гроб, подушечку и прочие принадлежности, – и тех, у кого это впереди. Люди двадцатого века делятся на тех, кто уже переодевался в казенное, сдавая все свои вещи и вместе с ними прежнюю жизнь, и тех, кому это предстоит. Некоторые ошибочно полагают, что существует третья категория, которой не предстоит, но строгая наука не тратит время на полемику с дилетантами.
Пока Антонов находился в активной фазе следствия, мыслей у него не было, кроме одной: черта с два я буду вам когда-нибудь делать самолеты. Он не мог даже сделать следующий логический ход: самолеты он делал не им, а себе. Их он использовал в качестве стартовой ступени – прекрасная идея Царева, которому тоже, он знал, не поздоровилось. Стартовая ступень отваливается, а ракета уже высоко.
В активной фазе некоторые мысли додумывать нельзя.
