что уже не улетит. Ещё как улетит, бетонной плитой не удержишь! Плевать она хотела и на возраст, да и на всё остальное!
…Но от этого Игоря надо бы – подальше! Патология… Мёд для творческих дам-с. Как мушки на таких летят. А мы похитрей будем…
Возьмём, да и определим этого Игорька в главные герои нашей «бредятины из Упанишад»! Греши на бумаге – сколько хошь, а «отвечать бабушка будет». Лучший способ спустить пар!
И её тотчас перенесло на неделю назад, в лит. студию, и опустило на тот же стул в тот же самый час.
Скрипнула дверь, и вошли трое: один – балетный мальчик, с явно тяжеловатым для столь утончённого существа взглядом, другой – скорее всего, бармен из кафе средней руки или принаряженный рубщик мяса, а следом – амбал в синем свитере и чёрной кожаной куртке – тот самый Игорь…
Голова его шевелила губами на такой высоте, что взгляд не сразу дотягивался до неё. Казалось, поэтический семинар посетил «всадник без головы» или пострадавшая при перевозке статуя Командора.
Лена так и общалась около получаса только с первой парочкой, не удосужившись дотянуться взглядом до этой заблудившейся под потолком головы.
А она, при ближайшем рассмотрении, оказалась очень даже ничего! Особенно глаза и губы.
Глаза – откровенные, и тут же пугающиеся своей откровенности, уходящие в надменность и даже в презрение к тому, что может выдать их ранимость.
А губы – прямые, жёсткие до первого слова, и нервные, дёрганные, слегка перекошенные, когда их спускают с невидимой цепи.
Тут тебе – полный комплекс: и гордыня, и слабость, почти детская, и жестокость в самообороне – ударить в больное место и спрятаться в створки раковины – поди, достань! И подглядывать потом из щёлки – достал или нет?..
– Нет уж, поберегите-ка вы, молодой человек, свои странности для какой-нибудь другой дурёхи! Их ещё много на Руси – охотниц до нервотрёпки…
Лена впустила сырого с ночи, припахивающего псиной, Аркашку. Он мигом проскочил в свою комнату и затих. Наверное, задрых под одеялом – одетый, конечно!
Но это ненадолго. Через час, в лучшем случае два, он загремит на кухне кастрюлями и будет громко сокрушаться у пустого холодильника:
– У меня есть жена или нет?..
– Брянский волк тебе – жена! – как всегда, усмехнётся Елена и опять погрузится в эмпиреи.
– Эмпиреи, это – «писанина», своя или чужая, в ней – жизнь! А вне её – «бытовуха», черт бы её побрал! Но «эмпиреев» без «бытовухи» не бывает. Небо должно быть привязано к земле хотя бы тонкой бечёвочкой, иначе улетит.
Закрыв входную дверь на задвижку, Елена вернулась на кухню. Чай остыл.
– Вот собака! – попеняла она Аркашке, – ну не даёт жить! Листы оказались закапанными тёмно рыжим. – Успел-таки отхлебнуть! Словно корова пролетела… – она с сожалением выплеснула остатки в раковину.
