утаскивал меня обратно в прошлое, туда, на пять кругов назад. Для нас с мамой время не желало двигаться, постоянно оборачиваясь вспять, словно дожидаясь чего-то.
Вот сейчас и узнаем.
Пульсирующий сердечный ритм наполнил собой всё вокруг, заставляя просторы тундры колебаться с собой в такт. Сам воздух, разом уплотнившись до состояния студня, принялся вибрировать, то приближая, то отдаляя вершины сопок.
Это было совсем не похоже на простые тризвучия, которыми мне удавалось обходиться обычно. То был лишь ярмарочный фокус по сравнению с тем, что мне предстояло проделать сейчас.
Моё тело уже само подёргивалось в изломанном танце, в такт собственному сердцебиению. Как говорила мама, этот ритм он вокруг нас, осталось впустить его, слиться с ним, стать единым с великим океаном бытия, заливающим всё вокруг, и только тогда ты сможешь исполнить Песнь Иторы. Говорят, этому её научил сам Ксанд Тиссалийский, великий Бард прежних времён, то было ещё до моего рождения. Суть происходящего была проста, как слеза: чем ясней ты объявишь свою волю и чем теснее вольёшься в этот ритм, тем серьёзнее у тебя виды не вернуться на свет хнычущим младенцем.
Или не исчезнуть вовсе, как уже ни раз случалось с адептами истинного Пути. Именно потому нас было так мало.
Лучше быть зачуханым шаманом кочевенов, чем пополнить собой их сумрачные легенды. Ибо правды в них – ни на медную монету.
Ритм бился о мои рёбра изнутри, со свистом гоняя воздух в гортани.
Ну, приступим.
Голос пробудился во мне, глубоким рыком вырываясь на волю. Пробудился и тут же замер, готовый сорваться, но словно опасающийся своей скрытой силы.
Мне же оставалось ничком повалиться на чёрный лёд.
С такими плясками и сухожилия порвать недолго. Ощупав себя, вроде неплохо вышло, я усмехнулся. Ни облезшей бороды, ни пропавших зубов мудрости. Теперь дело за малым.
Стеклянная, звенящая тишина заснеженной пустоверти вокруг ждала моей команды.
Первый тон слегка дрожащий, с металлическим призвуком.
Второй будет заметно ассонансным, неустойчивым, жаждущим разрешиться хоть куда-нибудь, хоть в волчью квинту.
Но не судьба.
От финального звука у меня за спиной волком завыл Лхот’Ша, да, старик, от такого взвоешь, режущий, будто разрывающий барабанные перепонки вопль заставил реальность просыпаться внутрь самой себя брызгами битого стекла.
Что бы вокруг ни пряталось, теперь оно проявится, не в состоянии больше скрываться в потайных карманах бытия, ибо таковых вокруг более не осталось.
Два тухлых, белёсых, сочащихся гноем глаза я заметил почти сразу.
Покуда я вновь спешил напялить на своё распаренное тело харудские обноски, эти глаза не отпускали меня, словно пытаясь высверлить во мне две смертельные раны.
Ничего,
