людские лица,Явись на огненной колеснице
Дневного диска!
Всю зиму верили мы, что, внемля
Многоголосому пенью хора,
Придешь ты снова на нашу землю,
Богиня Флора!
Мы просим жаркой любви. И это
Желанье наше единодушно
С мольбой всего, что стремится к свету
На почве южной!
Таковы были первые строки гимна, сочиненного, вероятно, одним из бесчисленных стихотворцев того времени, которые, будучи далеки от ясной образности и высоких мыслей, все как один мечтали превзойти славу Лукреция, Катулла, Вергилия и Горация.
И неизвестно, чем закончилось бы выступление хора, если бы на противоположной стороне цирка не началось какое-то смутное волнение, вдруг разразившееся громом аплодисментов и дружных оваций, вскоре подхваченных всеми зрителями:
– Ура Цезарю!
– Сальве, Гай Цезарь!
– Сальве, император!
Калигула появился в императорской ложе и остановился в ее глубине.
Все присутствовавшие вскочили на ноги, стали размахивать платками, вуалями, тогами и палиями, вкладывая всю силу легких в приветствия:
– Сальве, Гай Цезарь!
– Да здравствует род Германика!
– Ура императору!
Стоя во весь рост, Калигула отрешенно смотрел перед собой. Сердце его учащенно билось, лицо побледнело, редкие слезы – чуть ли не единственный раз за всю жизнь – текли по щекам.
Что он видел в этот миг? Может быть, он думал о своем знаменитом отце, прославленном победителе тевтонских варваров, погибшем всего в тридцать четыре года и оплаканном с такой беззаветной преданностью римским народом, что одна из волн той великой любви докатилась даже до его сына, еще ничего не сделавшего, чтобы заслужить ее? Может быть, думал о своей матери, невинной жертве тирана Тиберия, скончавшейся в заточении на далеком острове? А может быть, о своих братьях Нероне и Друзе, не достигших расцвета лет и умерших от рук жестокого деспота? Или о нескончаемых серых буднях, проведенных на мрачном Капри с его удушливой атмосферой подозрительности и страха?
Кто смог бы пересказать его мысли? Кто знает, что он чувствовал, стоя с дрожащими губами и со слезами на глазах?
На его голове была корона из позолоченной бронзы, плечи укрывала искусно расшитая императорская хламида, на поясе висел кинжал, рукоять и ножны которого были усыпаны изумрудами, сапфирами и рубинами.
Некоторое время Калигула стоял неподвижно, точно зачарованный видом огромной пестрой толпы, приветствовавшей его.
Наконец, сделав усилие над собой и твердыми шагами подойдя к парапету императорской ложи, он в знак особой благодарности приложил правую руку ко рту и три раза изящно повел головой слева направо. В ответ со ступеней цирка раздались новые, еще более восторженные рукоплескания.
Император дважды повторил свой
