ем, даже заглянув в полки с мамиными трусами. Он обнаружил стопку писем, перевязанную тонкой бечёвкой, и упал на колени, словно подстреленный. С пересохшим горлом, бессочными губами стал читать одно письмо за другим. Одно за другим. Как во сне.
Они были от отца. От родного отца Вовы, который сидел в тюрьме, но он этого не знал. А также не знал, что тот писал сыну письма. Все это время. Сначала часто. Семь лет назад, Вове тогда было два года, папа писал каждый месяц и даже неделю, потом раз в полгода. Последнее получено год назад. Он писал красивым почерком правильным языком, без ошибок, с запятыми, Вова являлся отличником и поэтому отметил грамотность письма: что очень сожалеет как все вышло, что совсем не знает как исправить ситуацию, но просит не вычеркивать его имя из жизни Вовы.
Как же Вове было стыдно за мать, потому что она вычеркнула папу Сашу из жизни. Мало того, что вычеркнула, так еще и заменила лживым папой Ромой. Вова поджал губу, готовый расплакаться… но сдержался. Он хотел плакать за то, что чувствовал, что «этот мужик» так он называл отчима в последнее время, не является ему родным отцом. Чувствовал, только объяснить не мог.
Горькая большая слеза самовольно выкатилась и оцарапала, оставляя след на румянце мальчика.
Самое ужасное, выходило из письма, что он Владимир Александрович Рогов, а не какой-то там чужой Владимир Романович Сульгин, каким он себя чувствовал последние семь лет.
– Я Рогов, – твердо сказал Вова, дочитывая последнее письмо. А потом опять сложив все аккуратно в стопочку, перевязал бечёвкой и положил в карман, а бардак оставил как есть.
Пусть видит и стыдится своего поступка! Потому что так нельзя с живыми людьми. Если тебя попросили по-человечески, нельзя по-сволочному…
Слово «сволочь» являлось самым страшным ругательством в семье, мама произносила его только в самых крайних случаях, поэтому Вова запомнил его. И использовал сейчас. Сейчас был очень крайний случай.
Он пошел в свою комнату и доделал домашку, потом собрался, все также держа письма отца в брючине, и отправился за Настькой в садик. Привел ее домой, накормил, усадил смотреть мультики и стал дожидаться матери. Она пришла и не сразу обнаружила бардак и пропавшие письма, но когда обнаружила раскричалась так, что трещали стекла. Однако Вове было ее не жалко, и он ей так об этом и сказал. А еще он спокойно обозвал ее нехорошим человеком и сказал, что ему стыдно за нее и он никогда ее не простит.
Мать поникла лицом и замолчала, вдруг состарившись на несколько лет, но этого Вова не видел и не понимал, зато он точно знал чего хотел. Для этого он написал отдельно на листочке из тетради два твердых желания. Первое: в самое ближайшее время вернуть ему нормальную, его истинную, реальную фамилию. И отчество. Второе: он хотел видеть отца.
Мать, конечно, пустилась в долгие разговоры и уговоры, объясняя, что отец у Вовки вор. Настоящий мошенник и аферист, который навредил множеству людей, и ей матери сделал очень больно, бросил ее с маленьким Вовкой одну на произвол судьбы аккурат семь лет назад. Лучше им не встречаться, что б Вовке не разочаровываться. Ведь однажды она уже ездила к нему в тюрьму, встречалась и кроме сожаления ничего не испытала. Отец Вовки выглядит неприглядно, это может нанести вред.
На что Вовка, ни разу не моргнувший за это время, сказал:
– Или ты меня отвези, или баб Нюру попрошу или дядю Виталю. Или один поеду.
Мама Вовки оказалась упорным человеком, достойным упертости своего сына, и вместо того, чтоб исполнить два справедливых требования по мнению Вовки, повела его на следующий же день к психологу. Сама тетя психолог не представляла для Вовки интереса, но поступок матери показал, что придется включать план «длинный», который грозил другим названием, подслушанным в разговоре матери «девиантное поведение».
Вовка разрешил себе не учить уроки, не обращать внимания на слова родителей, игнорировать «того мужика» и к концу вообще объявил голодовку. Правда его подкармливала Настька, принося мандарины в ладошках. Мать хотела повести Вовку к другому психологу и даже на разговор к директору школы, но Вовка отказывался вставать с постели. Роман, отец Настьки, по просьбе матери, попытался силой свести Вовку к врачу, даже большими мужскими руками втащил его себе на шею. Но к девяти годам Вовка вырос в настоящего богатыря, или «кабана», как выразил отчим, и его только камаз или наряд полиции смог бы сдвинуть с места.
Мать плакала постоянно, особенно видя, что Вовка осунулся, действительно перестав кушать, начал чахнуть. Она умоляла его прекратить забастовку, обещая в следующем месяце поехать к Вовкиному отцу, в этом из-за работы ей было не выбраться никак. Но мальчик был непреклонен. В нем словно прорастал какой-то росток, Вовка чувствовал, что с каждым днем он становится все крепче и крепче. Он готов был отказаться и от Настькиных мандаринов, и от воды, лишь бы росток не сломался…
Мать не перестала плакать, но на пятый день пришла домой
