для того сегодня я воскрес,
Чтоб снова на Голгофе быть распятым.
Но, как и прежде, я иду вразрез
Со всем, что губит дух и тело брата.
И днесь я сплю
Сплетают руки вечность и конечность,
И берега вздыхают о воде.
И днесь я сплю: глубо́ко, бессердечно.
А рядом Он – похожий на людей.
Темно, как в склепе, ничего не вижу,
Ни молока, ни хлеба не прошу.
В шкафах желтеют кружевные брызжи.
Тускнеет непроложенный маршрут.
Вздыхает неродившийся ребенок,
Сиротство осознавший до поры.
Мироточи́т газета, как икона,
Где некролог, зачитанный навзрыд.
Парит орёл над полем бледно-серым,
И крылья бьют высокие ветра.
А рядом Он – незримый – шепчет: веруй…
И отворяет присные врата.
Земля
Есть чувство без начала и конца
И мир – не содрогнувшийся от боли.
Есть утешенье Вышняго Творца
И храм, что непреложен и намолен.
Но это всё, увы, не для тебя,
Нечаянно оброненный на Землю,
Где ссорятся, болеют и скорбят…
И божьей жизни всуе не приемлют.
О скромная, простая пастораль,
Увядшая и канувшая в Лету…
Порой Господь садится за рояль,
Наигрывая музыку планеты.
Всего семь нот… и отдаленных дней…
Звучащих несказанно по-другому.
Бог создавал образчик и музей,
А вышло то, что называют домом.
Эго
Когда омертвела душа в закромах груди,
Ты жаждешь лелеять своё, как чужое, тело,
Изнеженной плоти любовник и господин
С заласканной шкурой, изнанкой окаменелой.
Течение времени, словно плохой партнёр,
Ложится всегда неудобно и расторопно
И смачно плюёт, усмехаясь, что ты – позёр —
Находишь в эротике больше, чем в грубом порно.
Шагреневой кожей морщит безысходность дней.
Сочится бездушность отравой безликой скуки.
И то, что когда-то цвело, поедает змей,
Который в раю проповедовал близоруким.
Кричи не кричи в отвратительное нутро,
Под яблочным уксусом скрытое жирной негой, —
Душа человека – заглоченное ядро
Раскормленным всеми грехами, незрячим эго.
Разговор с классиком
Я не исчезну
Не исчезай. Дай мне свою ладонь.
Я не исчезну. Кто я без тебя? —
Лишь смертная, чей век до боли краток,
бессмыслицей
