ладонь – она твоя теперь.
Отныне ты один мне предназначен.
Я не исчезну. Не страшись потерь.
Последняя любовь – в ней все иначе.
Хулиган
Дождик мокрыми метлами чистит
Ивняковый помет по лугам.
Плюйся, ветер, охапками листьев,
Я такой же, как ты, хулиган.
Молодой хулиган и повеса
С неразгаданной русской душой
И глазами как ширь небесная,
Словно дождь, над Россией прошёл.
Дерзновенно, напористо, звонко
Лился песней в родной стороне
И, срывая рязанскую глотку,
На чужбине скандально гремел.
Никогда покорным послушником
И смиренником не был он,
Сладкозвучную лиру, как Пушкин,
Ласкавший хмельным пером.
Обращая в весёлый угар
Боль предчувствий и стоны тальянки,
Калечили гибельный дар
Казематы сырой Лубянки.
Но горел он среди светил
Только ярче от свежих ран,
В миллионы отмеренных сил,
Расплёскивая талан[5].
Гнулся клён, и плевался листвой,
И стучался к нему в окно,
Заявляя свое родство
С деревенской лихой шпаной.
Колосилась на поле рожь,
Золотила пшеница край. —
И казалось, что не умрёшь…
И казалось, что вот он – рай.
Но увял до поры лепесток,
И шафрановый цвет облетел.
Оттого пробежал холодок,
Завыла, как мать, метель…
Обнимая в слезах россиян,
Разметалась по небу синь.
Был поэт на Земле… хулиган…
Ты прости его, Боже. Аминь.
Гений
О, сколько раз я с упоеньем,
Как гений чистой красоты,
Читала вслух стихотворенье,
Что написал когда-то ты.
Мне вспоминался шумный Питер,
Рука в перчатке и платок,
Соединивший пару литер
В непревзойденный завиток.
Мгновенье чудное искрилось,
Переливалось на свету,
Как небом посланная милость
На Поцелуевом мосту.
В груди пульсировала вечность.
Душа не знала больших мук,
Чем точность рифм и безупречность
Твоих бесчисленных подруг.
Но я гнала свои сомненья,
Как гений чистой красоты,
Как ключ любви и вдохновенья
Недостижимой высоты.
Изящной талией в корсете
Благословляя
Талан – судьба, удача.
