оседлости. Кожа у него потрясающая, светлая и чистая, юноша позавидует». У Нафталия у самого тоже была замечательная кожа, генетика очень важна.
Сбоку на столе стоял деревянный подносик с хлебом и куском сливочного масла в склянке с молочным ножом в нем, так отец привык издавна и этой привычке не изменял. «Избаловался я», – как иногда он говорил, намазывая масло на хлеб и откусывая от него как от лучшего пятничного пирожного в булочной Гервица неподалеку от чудовищного здания телевидения. «Машину завтра пойду покупать, заработал, ха-ха, отец, пойдешь со мной?» – спросил Нафтали. «Решил уже, какую купишь?». – «Склоняюсь к «альфа-ромео – спорт», 2800 кубиков, а? Что скажешь, папа?».
Провалы в операциях части, в которой служил Нафтали, случались. Но о них, как и об успехах, известно было очень редко. Кому нужны поражения? Кто хочет о них знать, скажите? Все оставалось среди своих, иначе говоря, только сами ребята знали и командиры. За последние месяцы они пару раз не смогли завершить задуманное и запланированное, так получилось. Были погибшие, среди них дети. Об этом писали газеты и сообщало ТВ.
Отец, внимательно глядя на Нафталия, произносил не совсем к месту, по мнению, сына, «если бы молодость знала». При чем здесь молодость, «тут жизнь под откос», – думал Нафтали.
Сидели довольно долго. Нафтали только шастал в кухню и доливал воды в чайник. «Надо потом уксуса налить, налет снять», – сказал отец. «Обязательно, папа, вода здесь непростая», – пожаловался Нафтали. «Не простая, а золотая, – так говорили у нас там», – отец не объяснял, где это там, и так было понятно.
Часы на стене показали 10:47, в дверь опять позвонили, опять Нафтали сходил к дверям, с удовольствием скользя по полу. Тапки были на войлочной подошве, он шил их сам, любил подшивать, шить, починять и так далее, сказывались профессии предков, так говорила о нем сестра.
При входе в дом Гарцев был такой половик из топкой материи с жестким ворсом, о который полагалось вытирать ноги при входе. Это все мама придумала, большая хозяйка, все в доме у нее блистало и сверкало, никого она не подпускала к уборке, даже дочь. Нафтали несколько раз пытался помочь ей по армейской привычке, но она отвергала его попытки с веселым гневом.
Перед ним стоял Толик, тот самый рефлексирующий интеллигент, вещи которого Нафтали перевозил третьего дня. Левая рука в кармане брюк. С ним был желтого цвета портфель из бычьей кожи на ремнях, он был в глаженом пиджаке, в чистой белоснежной рубахе с перекрахмаленным воротником, брюках выше щиколотки и в новеньких ботинках фирмы «Амегапер» на микропорке, в которых быстрым шагом передвигались на учебу и с учебы люди на площади Субботы и прилегающих к ней улицах и переулках.
– А ты как здесь оказался, тезка? Какого черта? – удивился Толик. – Я к профессору Гарцу.
– Я здесь живу, а профессор Гарц – мой родной отец, – объяснил Нафтали. Толик без выражения посмотрел на него, как на пыльную облупленную статую без носа
