знаю. Ты – странный сегодня!..
– Почему только сегодня?..
Пушкин ругал свет на чем свет стоит, но любил его и был человек светский. Лермонтов ненавидел свет, но не мог без него обойтись. И презирал себя за это. Вот такая разница!
Показалась та самая Александрин. Хозяйка дома. Вышла из танца, обмахиваясь веером. И ради него бросила круг поклонников.
– Лермонтов!
Он быстро подошел. Он сердился на нее за Алексиса. Но это не мешало ей быть обворожительной. Может, самой очаровательной здесь в зале. Такая может все позволить себе. Ей-ей!..
И, когда она умрет, все равно ее будут помнить такой. Он улыбнулся. Кажется, впервые за вечер.
Она сказала: – Ой, нет! Вы мне не нравитесь сегодня!
– Я спросил бы о причине! Но я, к сожалению, давно знаю ответ! – сказал он.
– Нет-нет, не потому! Вы худо скрываете, что вам здесь нехорошо!
– Что мне остается? Похвалить вашу проницательность?
– В какой-то мере, да! – и взяла его под руку. – вы считаете меня легкомыслен ной, я знаю. Но все ж… Я не так легкомысленна, как мой муж. Можно я вас провожу через внутренние комнаты? – и стала выводить его из зала.
– Зачем? – удивился он, подчиняясь.
– На вас плохо смотрят некоторые! Я боюсь за вас!..
– Кто смотрит? – спросил он растерянно.
– Те, кто властен над нами грешными. Мне что-то не понравилось, не могу сказать – что. Но я боюсь.
Они прошли длинной анфиладой личных графских покоев. Он не удержался, разумеется…
– Ого! – бросил насмешливо и, словно, удивленно. – А что скажет мой друг Алексис? Если узнает, что я побывал почти – в святая святых? Возле самой спальни королевы?
– То же, что говорит всегда: что я плохо себя веду. Для семейной женщины, имеющей к тому же в друзьях одного из самых заметных в свете поклонников. – реверанс в адрес Столыпина.
Нет, правда, она была непостижима. Оттого и недостижима ни для кого!
Через внутренние покои они спустились по другой лестнице.
– Сейчас я кликну слугу вызвать вам карету!
– Зачем? Я могу пройтись пешком!
– Нет-нет! – сказала какая-то дама, отделяясь от стены. Она тоже вышла, кажется, чрез внутренние покои: была здесь своей. – Оставьте его мне. Я отвезу его.
– Как кстати! тогда я вас покидаю, – сказала графиня. – Но оставляю в прелестных руках (Лермонтову). И расцеловалась с женщиной.
– Вы меня не узнаете? – спросила дама.
Юность – даже самое начало ее… Женская прелесть и зависть к тем счастливцам, кто уже может ухаживать откровенно за этим чудом. Кто-то может объясняться в любви. А он еще мал, еще незаметен. – Она была старше его ненамного.
– Не узнаю. Нет. Да! Додо Сушкова!..
– Евдокия Ростопчина.
– Конечно, позабыл! Вы замужем и счастливы!
– Я замужем
