громкий стук в дверь и зычный голос дяди Адриана. Пожаловали гости из Ла-Рошели!
Дядя Адриан – высокий старик с лохматыми черными бровями, и с ним дядя Жак – маленький, с красным лицом и носом-брюквой – братья моей бабушки, так что, строго говоря, они приходились дядьями не мне, а тете Люсиль.
Но я все равно называла их дядюшками. А вот дядя Адриан именовал меня не иначе как Иезавелью, Иродиадой и Каином в придачу: каждый раз, оглядев меня с ног до головы и не обнаружив на моем челе каиновой печати, он принимался выжигать ее взглядом. А в самом скверном настроении мог назвать меня Цецилией – свое второе имя, полученное во время крещения в католичество, я ненавидела.
Дядя Адриан, конечно, сделал большое одолжение, когда после смерти моих родителей приехал в Париж, тем самым косвенно включив меня и тетю Люсиль в состав семьи. С тех пор он нередко останавливался у нас. И дядя Жак, конечно, тоже. Я не любила этих визитов. Еще на лестнице перечислив все грехи тети, за обедом дядья обязательно принимались рассуждать о политике.
– При Генрихе Наваррском1 я… – если верить дяде Адриану, именно ему Ла-Рошель была обязана процветанием во время прошлого царствования.
За столько лет я наизусть выучила последовательность событий, благо она никогда не менялась: сначала проклинали Варфоломеевскую ночь. Затем ругали Генриха Наваррского за ренегатство – переход в католицизм. Этот пассаж всегда сопровождался укоризненными взглядами в мой адрес. Я в такие моменты давилась супом и ждала конца обеда, все равно не удастся больше проглотить ни кусочка. Затем дядья принимались хвалить Нантский эдикт, уравнявший в правах католиков и протестантов – за единственным исключением.
Когда Серпентина вносила жаркое, наступало время поговорить о последних оставшихся у протестантов крепостях – Монтобане и Ла-Рошели.
– Разве этот слюнтяй Людовик может взять хоть одну крепость? Он полгода осаждал Монтобан и ушел не солоно хлебавши. А к Ла-Рошели даже подойти не решился,– грозно шевелились брови дяди Адриана.
– Ла-Рошель взять невозможно, это все знают, – вступала тетя со своей единственной репликой и кивала Серпентине – уничтоженные дядей Жаком винные запасы требовали пополнения.
– Мы уже разбили однажды королевский флот! – дядя Жак торопливо осушал бокал за бокалом. – Разобьем еще раз, если кардинал Ришелье снова сунет к нам свой длинный нос!
– Наверное, у этого проклятого паписта не только нос длинный, раз королева-мать так его ценит… – тут тетя Люсиль делала большие глаза, и дядя Адриан сбавлял обороты: – Король строит гарнизон Порт-Луи чуть ли не в самой ла-рошельской гавани – добром это не кончится.
В последнее время дядя Адриан все чаще упоминал Голландскую Республику.
– Чем мы хуже голландцев? Чем Ла-Рошель хуже Амстердама или Хаарлема? Чем золотые веретена Роганов хуже лилий и цепей?2
Выпив
Амстердам и Хаарлем – голландские города, сыгравшие большую роль в борьбе голландского народа против испанского владычества в ходе Восьмидесятилетней войны (1566–1648). Успешная борьба с католической династией Габсбургов вдохновляла протестантов по всей Европе. Осада Хаарлема (157
