как один, пялились на него и смеялись, хохотали, хихикали, ржали, хрюкали, кудахтали, икали, взрыдывали от смеха, утирали весёлые слёзы, складывались втрое от хохотных конвульсий, падали на колени, изнеможённо обнимали друг друга.
Деревянное изумление Сидорова медленно проходило. Он оглядел, осознал себя, стоящего посреди зала. Под ногами валялись скомканные брюки, рубашка, туфли, носки. Ой, было же, было над чем хохотать! Как глупо, как гнусно купиться! Каким оказаться кретином! Слава Богу, хоть плавки оставил!
«А где же она!.. та… где она, эта мерзавка! Такой дешёвый спектакль! И он!.. Где же она, эта тварь, куда подевалась!? Уб-бить!..»
Когда досада и обида Сидорова дошли до опасной, аварийной черты, все почувствовали это, хохот поредел. К Сидорову дружелюбно подходили гости, вывернули, подали штаны и рубашку, помогли их одеть. Сочувственно улыбаясь, женщины помогли застегнуть пуговицы, поправили складки, пригладили волосы. Мужчины понимающе хлопали по плечам: – Не обижайся, дружище. Ну разыграли по нотам. Ну что поделаешь – клюнул. Да что там, любой бы из нас клюнул. Такая приманка! Без зла, без зла. Чистая хохма. Ну ты молодцом! Сразу в бой. Саме-ец! Мужчина! Доказа-ал! Чуть-чуть не предъявил самый главный аргумент.
И притянули Сидорова полунасильно к столу, и выпил он со всеми первую-вторую-третью рюмку, и уже не глупо отвечал на шутки, и понемножку рассосался в горле крапивный ком обиды и раздражения, и даже уже почти понравливаться стала ему эта бесцеремонная компания.
Но виновницы своего весёлого позора он так и не увидел. Озабоченно крутил головой, взглядывал на всех входящих в комнату, нетерпеливо ожидал, боялся. Ночная обольстительница пропала. Спросить про неё у соседей-застольников так и не решился.
Сидоров встретился с ней перед самым своим уходом. Расходились многие из гостей. Она вошла в комнату проводить их и сама спокойно приблизилась к нему. В свете она была совсем не такой, как на улице. Какой – он не мог объяснить себе. Проще? Старше? Конкретнее? Всё в ней было, кажется… Но чего-то всё-таки не хватало. Того магнетизма улыбки? Той завораживающей грации? Облеска глаз? Чёрт знает!..
Она примирительно протянула ему руку: та же, совсем та же охлаждённая ладошка; но улыбнулась не так, серьёзно, почти строго, как учительница ученику.
– Не обижайся. Я-то тебя узнала больше, чем они, – кивнула на гостей, – В тебе раздор, высь… Жаль, что… Счастливо. Не помни меня.
– Буду! – вдруг по-детски засердившись, буркнул Сидоров, даже неловко, грубовато убрал свою руку, – Буду! Имею право!
Ночной город. Дорога домой. Вздрагивающий хрустальный воздух. Купающийся в облачной пене месячёнок.
«Почему ты живёшь, Сидоров? Откуда ты? Для кого? На кой всё?..» Ароматная прохладная тоска во всю грудь…
Ближнее предисловье
Сон
За девять с половиной дней до Событий приснилось Сидорову замысловатое. Якобы, плыл он через тёплый океан на необъятном
