выбирает диаметрально противоположный стиль. Достает свой лучший смокинг.
Носки и брюки представляют испытание сложное, но преодолимое. Туфли на шнуровке остались в прошлом. Он сует ноги в лоферы из лакированной кожи. Теперь верхняя половина. Его глаза наполняются ужасом, по мере того как он безнадежно ломает голову над плиссированной рубашкой, жилетом, запонками и галстуком-бабочкой. К черту все это. Он сравнительно легко натягивает рукав смокинга на свою безжизненно висящую правую руку и застегивает одну-единственную пуговицу на голой груди. Ну вот. Готов к выступлению.
Будучи человеком с математическим складом ума, Ричард предполагал, что от игры на рояле одной рукой он будет получать в лучшем случае половину того удовлетворения, какое получает от игры двумя, но ошибался на все сто процентов. Последние три дня он был до помешательства увлечен фортепианным концертом Мориса Равеля для левой руки. Это одночастное произведение длительностью минут пятнадцать при сольном исполнении и восемнадцать при исполнении в сопровождении оркестра было написано для австрийского пианиста Пауля Витгенштейна, потерявшего на Первой мировой войне правую руку.
Ричард с прямой спиной сидит на банкетке, кладет правую руку на колено и переворачивает партитуру, чтобы не видеть нот. В этот раз сыграет по памяти. Заносит левую руку над клавиатурой и ждет. Воображает, что у него в кухне расположились несколько сотен зрителей и дирижер с оркестром.
Концерт открывается во тьме: бурей дурных предчувствий в низком и среднем регистре, торжественно-печальным контрафаготом, рокочущими барабанами. Ричард с сольной партией вступает где-то минуты через полторы. Его рука проходится по клавиатуре от октавы к октаве, поднимая всех над зловещей бурей, навевая видения мерцающего солнечного света. Пальцы левой руки совершенно подчинили себе все восемьдесят восемь клавиш, путешествуя из ада в рай, одной руке прекрасно удается заполнить богатой вышивкой ткань произведения.
Ричард отчаянно сосредоточен на каждой ноте, но сознание в процесс не включается. Он отрабатывал Равеля по девять часов в день, и сейчас музыка пульсирует внутри: память о каждом диезе, стаккато и каждой паузе отложилась как в мышцах руки, так и в мозгу. Нельзя сказать наверняка, направляют ли его глаза пальцы или следуют им в согласии. Музыкант добрался до той волшебной части кривой, где он больше не исполняет музыку. Это музыка его исполняет.
Ричард слышит прихотливую игру в кошки-мышки, перекличку между создаваемой им музыкой и мысленным звучанием струн и валторн. Сейчас мелодия возносится к обнадеживающей возможности, каждая нота и воображаемый бой барабанов в ритме марша устремляются к победному исступлению. Все ближе и быстрее, но без спешки, переходя на крещендо, которое вибрирует и постепенно нарастает в теле, как ожидание неминуемого оргазма, он играет вместе с воображаемым огромным оркестром, играет громче, ближе, выше и наконец завершает
