тараторить своё заготовленное поздравление, летящее в новгородскую глубинку из города-героя Ленинграда: – Желаю тебе, подруженька моя, прежде всего крепкого здоровья, долгих лет жизни и, конечно же…
– Да-да, – перебивает задумчивый голос Капы, – любви и счастья!.. Правильно-правильно говоришь, Валенька, спасибо тебе. Вот как раз к Сашке собираюсь дойти, всё равно дома никого нет сегодня, мои лишь в воскресенье здравить приедут. Так я к нему… с ним сегодня отпраздную. Рюмку водки налью – ничего-ничего, она там, на морозе, не замёрзнет – за любовь и счастье, что с ним делила… делю, а то ведь, как снег выпал, и не была ещё. Он-то у меня, помнишь, аккурат под Новый год, после моего шестидесятилетия… Э-эх, надорвал себя картошкой той чёртовой! Немолодой, чай, был, а туда же. Говорила-говорила ему, мол, хватит нам ею, окаянной, весь погреб набивать. А он своё тянет: детям, детям в город надо… молодой, домашней.
– Да ты что? – волнуюсь я. – Куда же ты одна по голому полю три километра по бездорожью пойдёшь?.. На лыжах, что ли?.. Немолодая, чай, не школьница! В такой мороз, бывало, лишь вдвоём с тобой прежде ходили. С ума, что ли, ты там сошла, мозги заморозила?!
– А ты знаешь, Валечка?.. – будто не услышав, продолжает Капитолина. – Теперь-то её, картошку, и не сажает никто в деревне, говорят: невыгодно. Вот и я своим строго-настрого наказала не сажать её в этом году: мне нельзя, сахар, а они всё равно в городе всё готовое покупают, полуфабрикаты там какие-то… – А затем вдруг, словно дошло до неё, Капитолина рассмеялась: – Придумаешь тоже: на лыжах. Не люди, так покойники на погосте скажут: «Сдурела бабка! Сама сюда на своих двоих в последний путь заявилась». Да ты за меня не беспокойся: это ж по деревне дорога не езжена, «тута» кому чистить, сама знаешь. А там по большаку меж деревнями трактор ходит и… люди тоже. Вот и я с ними пойду, може, кто и подвезёт. Ну, надо мне туда, понимаешь, надо, чувствую, аж дышать не могу!
– Иди, Капа, конечно, иди… раз надо, – переживаю за неё. – Тогда и к моим загляни, поклон передай…
– Зайду, зайду, Валечка, ко всем нашим зайду. А там… все наши, сама знаешь, словно домой иду, – уверенно, радостно так говорит моя подруга, и от слов её на душе делается тепло, спокойно. – А ещё и к развалинам церкви схожу да на школу нашу гляну. Её-то, говорят, купил кто-то из городских, вроде как ремонт затеял, може, и жить в ней станет. Хорошо бы, коли так, а то у кладбища нашего совсем ничего, окромя старого гнезда аиста на дырявом куполе, не осталось. Неправильно это, чудно…
– Неправильно, – соглашаюсь с ней, – кладбище без жизни рядом – и не кладбище вовсе, а так – пустырь!.. Должна быть связь времён, а иначе что получается? Безвременье, пустота. Даст Бог, по весне и мы с сыновьями приедем всех навестить…
– Ах, да что ж это я! – вдруг запричитала подруга, заспешила. – И тебя, подружка моя милая, с наступающим днём рождения! Тебя ж двадцать пятого, ровно через неделю после моего, тож юбилей ожидает.
– Ожидает, окаянный, ожидает, – соглашаюсь. – Куда ж от него денешься?.. Спасибо, Капушка, да ведь
