пересекали Северный полюс. Очерки Ромена Роллана и книжонка Фейхтвангера о «советском чуде» лишь разогревали любопытство к сталинской империи.
Советский Союз на Западе был в тренде.
Под влиянием этой моды началась реэмиграция, и многие русские – конечно, не из числа Белой гвардии, не казаки и не политики, а обычные интеллигенты, журналисты, писатели, – поддались на обещания и вернулись домой.
За редким исключением, всех их ждали муки мученические, тотальное унижение и лагеря ГУЛАГа.
Конечно, Косаревы в Париже были счастливы.
К тому же они были еще очень молоды и энергичны. Они проходили пешком по Парижу десятки километров. Однажды они опоздали посетить Лувр, потому что присели в кафе, усталые, голодные, и Косарев получал такое удовольствие от всего, что не смог вовремя оторваться от рюмочки водки и солёных огурчиков, как рассказывала мне бабушка.
И между политической трескотней в битком набитом зале дворца Мютюалите, где французы беззастенчиво дымили крепчайшим табаком Gitanes, они бродили по улочкам. Хотели попасть в Лувр, но не попали.
Напросились посетить кладбище Пер-Лашез, могилы коммунаров.
Нашли стену, у которой генерал Галифе расстреливал всех, у кого руки были в порохе. Или пахли порохом. Косарев пытался представить, каково людям под оружейным дулом. И бабушка маме через годы рассказывала, как Саша сорвал с виноградной лозы листок и положил между страниц блокнота, на память.
Мария Викторовна была, по ее словам, потрясена, потому что «рациональной натуре Косарева было чуждо проявление сентиментальности в любой форме. Даже если это чувство и было в какой-то мере свойственно ему, то он умело его прятал…»
Всего через пять лет, сидя в одиночке Внутренней тюрьмы НКВД, Косарев даже представить не мог, что происходит с его женой. Он мог только фантазировать. И если б он веровал, мог только молиться за нее.
Но для Саши Косарева и его поколения Бога не существовало.
Где была в это время Мария? В общей камере на той же Лубянке. Сидела на полу, замерев, прислушиваясь к разговорам сокамерниц.
Однажды ночью она услышала из-за стены характерный кашель и узнала его. И заплакала: папа! Так мог кашлять только один человек на свете, ее отец. Виктор Иванович Нанейшвили. Значит, они взяли и отца. Она не знала, что в ту же ночь, когда и их с мужем. А что же тогда стало с ее единственной дочерью, восьмилетней Леной?
Все было в тумане.
Отца Мария больше не увидела, не было с ним очных ставок. И еще очень нескоро в северной ссылке узнает она, что отца ее, как и мужа, тоже расстреляют, но узнает десять лет спустя.
Виктор Нанейшвили был расстрелян 22 марта 1940 года.
Покашливал в одной камере Виктор Иванович, которого мучил хронический бронхит еще с царских времен. В другой – вполголоса разговаривала с женщинами Мария. Потом ее уводили на допрос.
Косарев
