ухаживала Екатерина Ивановна Калинина, урожденная Лорберг, арестованная жена «всенародного старосты» Калинина, растлителя балерин и негодяя, который даже не пикнул, когда Сталин обвинил его жену в связях с троцкистами.
А чем можно было помочь избитой женщине? Ребра сломаны, не повернуться, губы в хлам, трудно даже попить воды.
– Чего они от тебя хотят? – спрашивала Калинина-шепотом.
– Требуют показаний на Сашу, на Пикину, на других секретарей ЦК, – еле слышно, чтобы не подслушали в камере, отвечала Мария. – Я им ничего не скажу. Ничего эти сволочи от меня не получат!
– Послушай, Маша, – говорила Екатерина Ивановна, – ты можешь не сдавать Сашу и его друзей. Можешь молчать. Но хотя бы на себя дай что-нибудь? Тебя же все равно арестовали. Иначе они замучат, забьют до смерти.
И на очередном допросе сумеречная брюнетка в военной форме, с неподвижным лицом и ничего не выражающими глазами, лейтенант госбезопасности Аршадская в очередной раз, даже не рассчитывая на ответ, снова и снова спрашивала Марию:
– Гражданка Косарева, вы сегодня собираетесь давать показания? Или я могу вызывать помощников?
«Помощники» – это бравые молодцы, специалисты по пыткам из особого подразделения.
И вдруг Аршадская услышала, как Мария Викторовна ответила:
– Собираюсь. Пишите. Да, я действительно являюсь шпионкой английской разведки с 1935 года. Меня завербовал родной брат, Нанейшвили Павел Викторович, арестованный в 1936 году и отбывающий ныне наказание…
– Так-так! – обрадовалась Аршадская. – Нельзя ли об этом подробнее?
Уличали как бы во лжи, требовали другого, снова били.
И вдруг через несколько месяцев допросы стали стихать. Они проходили уже более вяло, как бы пассивно. Потом ее и вовсе оставили в покое, она сидела в камере, ждала своей участи.
А опытные сокамерницы говорили: «Не трогают? Значит, милая, считай, нет твоего мужа на свете. Тебя же и взяли из-за него…»
Мария только спустя годы узнает, что женщины были правы: Александра Косарева к тому времени и вправду не было в живых.
А еще через год, 28 февраля 1940 года, по указке Берии, Марию Нанейшвили-Косареву приговорили к исправительно-трудовым работам на Таймыре, в Дудинке.
С формулировкой «на вечную ссылку».
Мама мне рассказывала, как бабушку везли на одном из судов-тюрем вместе с другими заключенными, мужчинами и женщинами, уголовниками и «политическими». А поэтому ей досталось то же, что и остальным: шмон с раздеванием, на обед сырой, почти жидкий хлеб, баланда, сваренная будто из силоса. Стылые бараки, где утром волосы примерзали к подушке.
Сидела Мария вместе с уголовниками-рецидивистами, на которых было по многу убийств. Для них убить – как чихнуть.
Однажды всех заключенных повели в баню, женщины впереди, мужчины сзади, уголовники тоже. Они начали приставать к женщинам, шагающим впереди, стукая их
